Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

У ночи смысл неизъяснимый,
Улыбка вечности у ней.
У облак – солнц цветные гримы,
И есть во мраке звон лучей.

И весть иная, золотая
У слова черненького есть.
И в нем, как жителей Китая,
Мечей таинственных не счесть.

Тогда, как свиток, как папирус
Любая скручена строка.
И слышу я, как пламень вырос
На клумбе радужной зрачка.

И мрак не мрак, а пламень слабый,
В нем солнц зародыши кишат.
И у стиха она должна быть,
Но только скрытая душа.

В какой-то песне, в чьей-то басне,
В часовне звездоглавой чад.
Тысячелетия не гаснет
Луны пудовая свеча.

Знать, был не в малом деле грешен
Ее поставивший купец.
Не ты ль, господь, в снегу черешен
Пришел раскаянье пропеть?

Ступай, ступай, в грехах великий,
Пред человеком ниц пади.
За кровь младенцев и за крики
Стучи по старческой груди.

Узнай, как смертью святость пахнет,
Узнай, что грех лишь только жизнь.
Узнай, что веры в черепах нет,
Узнай себя и отвяжись.

Скребут, ладонью важно гладят
Уставших муз на влажном лбу.
В ночах крупитчатых тетрадей
Мешочки плоские скребут.

А вы кладете их на плечи
Ремнями свищущих машин,
Чтоб скреб мышей увековечить
Иль чтоб собрать за них гроши.

И не легко дают гроши вам,
Хоть пробой золота горят
На меди книг, и то фальшиво,
Эпиграфы чужих цитат.

Но не ругайтесь, ради беса,
Уйдут в прошедшее года,
Угаснет бешеная месса,
Умолкнут книги навсегда.

Что печален, что рассеян,
В блеске дня твоя Психея,
Или вяжешь ты стихи,
Иль во власти ты стихий?

И ни то, и ни другое.
Нынче в странном я покое.
Как пустыня, я молчу.
Тишины я тку парчу.

Так пред бурей нива дремлет,
Так рассеянно грустна.
Снятся ей иные земли,
Спится сон иного сна.

Снова я машу крылами.
Знаю, те крылья – сума.
Звезд световые рекламы
Сводят поэта с ума.

Ветер опять, как товарищ,
Хлопнул ладонью в окно.
Эх, моя радость, не сваришь
Нынче с тобой и зерно.

С ветром уйду я бродяжить,
К осени в гости уйду.
Струны из глоток лебяжьих
Тянет там месяц в пруду.

Всё до последней монеты
Тополь-старик отвалил.
Было б лишь снежно раздето
Пухлое тело земли.

Века трещит, века поет
Ночей и дней кинематограф.
Галерка звезд в ладоши бьет
От нескончаемых восторгов.

Полоски аленькие зорь
Между квадратиками фильмы.
У боженьки сегодня корь,
И стекла кумачом обвили мы.

В петлю червонную луны
Иудой синим лезет вечер…
Ах, эти губы неземные,
Заката губы, человечьи…

Затерялась в тончайших ущельях,
В бездну черных веков сорвалась.
Дуги-брови сжимаю и челюсть
Кулаками взбесившихся глаз.

Мозг как конь заблудился… Не чует
На турецком седле седока.
Как попону, закат он целует,
До палатки пустой доскакал.

Нет, не вспомнить… Синей и бездомней
Коченеет холодная мгла.
День расплавил свой колокол в домне
Там за домом, где ты умерла.

Старый тополь в снегу там гогочет.
То к метели, начнется война,
Иль качнется в бушующей ночи
Золотой колыбелью луна.

И ты снова малюткой янтарной
Зарыдаешь о дивном былом,
О грядущем своем лучезарном,
Что быльем голубым заросло.

Строй же песню в пустыне потери.
Для творца ведь ничто – матерьял.
О, другие бы о стену череп!
Я ж, как будто нашел, – потерял.

Рубил я поэму большую,
Куски золотые летели.
Возлюбил я, как звезды бушуют,
Собирал их для строк, ожерелий…

И ушел я с горячей добычей
В тишину неоконченных песен.
Там на пухлые шейки страничек
Я строф ожерелья повесил.

День играл ожерельями теми.
Я забросил скелет ее хрупкий.
Оттого, что смола не в поэме,
А в щепках, летящих при рубке.

Как в мол гранитный океан,
Ты бьешь в меня, о, вечность, гневом.
За то, что недра дальних стран
Взрываю бешеным напевом.

Китами скуки о гранит
Ты трешься, океан бездонный.
В ушах бой вечностей звенит…
Что для стихий – стихов кордоны?

Как паутину, разорвут
И смоют в бездну эти строки.
Но их, как горькую траву, –
На берег океан глубокий.

Эх, кутить у ночей б научиться!
В рюмках звезд огонь бурлит.
Зари золотою горчицей
Вымазан у неба лик.

За смехом пойдем к арлекину,
Подставим глаза, как чаны.
Облак слепой опрокинул
Фарфоровый столик луны.

В ночах, в синем звезд настое
Мы выльем, забудем, сгорим…
Что самое в мире святое? –
Глумиться над самым святым.

Я вижу клятвенный обряд.
Созвездья тайные горят,
Лучисто скрещивают сталь,
Щекочут мертвенную даль.

Неслышно шепчутся они.
Оружье с ног до головы.
Миры, за чьи глаза турнир,
Красою чьей клянетесь вы?

О, берегитесь вы певца!
В ночах подслушивает вас.
Он знает всё, чей луч бряцал
И в сердце чьем тот луч угас.

Колеса тишины… Их бег
Всю ночь на фабрике вселенной.
Вот счастье. Телом вдохновенно
Играет зверя человек.

Кто ты, звезда, чья нить клубится,
Как червь, в лиловом мясе дня?
Воркующая голубица
Иль золотая шестерня?

Слетают зори, как ремни,
С планет, визжащих от соитий…
Откуда вы, куда летите,
Куда вы мчитесь, ночи, дни?..

Как дождик, стукнуло семнадцать
По вазам бедер под фатой.
Хочу фарфору их признаться,
Как ночи вечер золотой.

В лиловый час, когда планеты
Нагими бродят надо мной,
Хочу, прижалась чтоб ко мне ты
Смолисто-смуглою женой.

Чтоб эти лилии монашек
В объятьи крикнули моем,
Чтобы в лесу блаженства нашем
Кусались сумерки огнем.

На Волге, на Днепре, на Двинах
Зеленый бог восстал.
Зубами молний гвозди вынул
Из мокрого креста.

И там во мне, в мудреных жилах
Воскрес какой-то бог.
Всю ночь перо ему служило,
О белый пол листа
Стучалось черным лбом…

Но вас, в чьих пальцах колья свечек
С кусками трупными Христа
В таком затишьи голубом, –
Я не пущу в тишайший вечер,
В тишайший храм, где бог – мечта.

Земля опять зовет на ложе,
Губами осени зовет.
Зароюсь в астры, вылью тоже,
Как солнце вечера, свой мед.

Ах, тяжела, как плод, и хмура,
Хоть растянулась ты, вода.
Не плещет струй мускулатура
В плечах атласного пруда.

Листва, листва лишь золотая,
Поэтов капитал кругом…
Так балерина, увядая,
Руками пляшет и лицом.