Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений

В одном моем привычном сне
есть место странное такое,
в залитой солнцем тишине,
и ничем не тронутом покое:

травой покрытая гора,
и в даль идут другие горы,
и облака из серебра
выводят по небу узоры.

И я на склоне там стою,
не знаю, плачу или рада,
— что в том задумчивом краю
мне никого уже не надо.

Deep in the shade there is a hill,
close by a canyon, in the wood,
and near it bubbling waters fill
the shadow's with an idle mood.

Green grass and flowers grow about
the hill, and never is the sun
allowed to enter from without.

The quiet waters only run.
Fond lovers, hiding, never meet
too near that cool and dusky nook.
— Why do those flowers blow so sweet?
and why is always fresh that brook?

There, there my suffering of years
lies deep below the roots and weeds,
and with eternal, constant tears,
Ophelia, your flowers feeds.

Под почвой выгнившей и грязной
глубоко скрыты янтари,
и в черной шахте — блеск алмазный,
осколки каменной зари.

Ищи и рой, и все достанешь,
и будут все тебе даны,
и, может, сильным принцем станешь
земной какой-нибудь страны.

Но ты себя напрасно мучишь,
когда за счастьем сам идешь,
стучись — и счастья не получишь,
проси — и счастья не найдешь.

I came to you for just a little while,
said I was sad, and wanted you to smile.
I saw a sudden struggle on your face
appear and vanish, leaving not a trace,
and from your words, from all that you could give,
I knew again that it was good to live.
Later I heard: that night, that very same,
your heart was broken just before 1 came,
a dream was gone, one you had cherished best —
and yet you laughed — to comfort my unrest;
now, how can days go on and I be gay,
knowing that you are sad that very day?

У меня слова теперь все те же,
ничего другого не хочу,
даже я пою теперь все реже,
верно, скоро вовсе замолчу.

И не все ль равно тогда, какою
смерть нежданно за моей спиной
разлучить придет меня с тоскою,
— и куда утащится со мной?

Твои глаза глядят в туман,
и в даль мечты твои ушли,
как одинокий караван,
как в дымке моря — корабли.

Но потому вокруг орбит
глубоко тени залегли,
что сердце бедное скорбит
о ненайденном в той дали.

Видишь сонные блики луны?
О, как мысли ночные страшны,
как пугает тревожная тишь,
— точно в черный колодец глядишь.

О, оставь меня, я ведь иду
за туманы, в холодную высь,
и туда, где я отдых найду,
ты за песней моей не гонись.

Будут длинные тени лежать
на разлюбленных мною полях.
будет сердце твое вспоминать
о моих изменивших глазах,

будешь ты в одиноком труде
тосковать, что на белой звезде,
в исходящем от Бога свету,
я земную забыла мечту.

Какие мокрые кусты,
и черная кора!
Ты говоришь, устала ты
и что тебе — пора?

Но, может быть, тебя и нет,
и это снится мне,
что снова, после долгих лет,
ты здесь, в моей стране?

И я немного погодя
проснусь и вдруг найду,
что только реки от дождя
шумят в пустом саду?

Тогда зачем же я ждала,
звала тебя зачем
в часы, когда ночная мгла
спускалась надо всем. —

и было чудно в сад сойти,
где мокрых веток дрожь,
и даже верилось почти,
что ты туда придешь!

Размалеванный петрушка,
горбоносый, в шапке красной,
ах, бренчи своей игрушкой,
но не надо, не старайся,
для меня не улыбайся,
все напрасно!

Ты забавный, ты хороший,
но не жди в кулисной тени —
я к ногам твоим не брошу
поцелованной сирени.

Я давно-давно забыла,
от чего так больно было,
ах, не все ль тебе равно —
это было так давно!

Пой, петрушка! Видишь, в зале
люди полны ожиданья,
— разгоняй же их печали,
позабудь свои страданья.

Ведь в толпе тысячеликой
все равно петрушка глупый
то, что ищет, не найдет.

Время — враг и друг великий,
а сердца на память скупы,
— я не помню давний год!

Я в черной щели потеряла
свое любимое кольцо.
Ты видишь, как печально стало
и как бледно мое лицо!

Овал блестящий хризопраза,
оправы тоненький изгиб,
и вдруг — темно и пусто сразу,
зеленый перстень вдруг погиб.

А если правда, счастье — в камне?
И камень, вправду, гонит зло?
И благо все, что жизнь дала мне,
благодаря ему пришло?

Ты знаешь, кто-то ходит, длинный,
склоняется к твоим косам
и ревностью своей старинной
тебя ревнует к небесам.

Ведь это он тебя от солнца
ведет в пустой и хмурый день,
в твои блеснувшие оконца
своей тоски наводит тень.

О, он бессветный и угрюмый,
чего он ищет — не открыть,
и ты наивной детской думой
его в силах ощутить,

но если, вдруг, почуяв счастье,
ты хочешь броситься вперед —
как схватит он твое запястье
и как обратно отшвырнет!

Мы будем и в могилах врозь с тобой,
ведь я хотел бы только умереть
в горах Испании, и мрак последний зреть
в долине молчаливой и пустой.
А ты — как грустно! — Ты приют найдешь
на побережьи северной страны,
и в тень куста, и в аромат сосны,
в туман, который стелется, уйдешь.
В одном гробу, в конце любви земной
пусть рыцари и дамы их лежат;
но море разлучит твой прах и мой.
Оттуда наши души улетят,
любовью обожженные иной,
и в землю не падут сердца назад.

О, если бы последний, тяжкий стон,
что спрятан здесь, на волю выйти мог,
моей тоске покой послал бы Бог.
и сердце б камнем запечатал Он.
Какой я искупаю, небо, грех?
Что было милым, разве грех любить?
Я не жил, одиноко кончу жить,
лишенный и надежды и утех.
Не ново это. Многим так дано.
Пустынные года и горя дни
печалили их жизнь. И нее они
искали отдых, — поздно, все равно.
Я знаю, Рок, каким путем иду.
Вся радость позади. Я смерти жду.

A pipe is singing on the bridge
and apple-trees in blossom are.
An angel raised above the ridge
of sky a star — but one green star —
and it's a marvel from the bridge
to see such depth, and very far
above to see the star.

Thus sings the pipe: the star does shine,
oh shepherd, bring thy kine…
And by the bridge the waters join:
— See, what a quickly running stream,
forget your worries, do not pine,
for depths like this — so clearly gleam
you never saw till mine,
and stillness that so deep would seem
you never heard till mine.

See, what a quickly running stream,
when did you ever dream this dream?