Борис Коплан - Старинный лад. Собрание стихотворений (1919 - 1940)
Во всех перечисленных литературных проектах участвовал давний знакомый Коплана Г.А. Гуковский; вместе они также подготовили «массовый» однотомник басен Крылова, выдержавший до войны несколько изданий. Гуковский привлек Бориса Ивановича к сотрудничеству с Институтом русской литературы (как стал называться Пушкинский Дом после «великого перелома») в рамках возглавлявшейся им с 1934 г. группы по изучению русской литературы XVIII века. «Рад был узнать, – писал Коплану 3 ноября 1936 г. из Киева В.И. Маслов, – что Вы снова стали к близки к б(ывшему) Пушкинскому Дому и работаете там на договорных началах»*.
Тем не менее, Коплан оказался на периферии научного мира, не имея ни постоянной работы, ни ученой степени, ни отдельных книг. Основатель Государственного литературного музея Бонч-Бруевич купил рукопись монографии о Львове и планировал издать ее в серии «Летописи ГЛМ», но этот проект, как и многие другие планы энергичного директора, остался неосуществленным. Книга о Каржавине также не увидела свет, несмотря на рекомендацию Я.Л. Барскова. Спрос на историко-литературные работы традиционного академического типа стремительно падал, а писать в модном «социологическом» духе Борис Иванович, судя по материалам его архива, даже не пытался. Оставалась «техническая» работа: подготовка текстов и комментирование – на которую в литературных, да отчасти и в научных кругах многие смотрели как на нечто второстепенное, если не второсортное. Коплан также участвовал в «академическом» полном собрании сочинений Пушкина, подготовив для него «Заметки при чтении «Описания земли Камчатки» С.П. Крашенинникова» (Т. 10) и «Заметки по русской истории XVIII века» (Т. 11); второй том вышел уже после войны, с его фамилией в траурной рамке – видимо, последний арест в 1941 г. был забыт. Случались и разовые заказы вроде библиографических справок «Демидовы на Урале», «Пугачевское восстание» и даже «Герой Советского Союза П.П. Ширшов»*.
«Плюсом» работ для ИРЛИ и собрания сочинений Пушкина были редкие, но оплачиваемые командировки в Москву – прежде всего, в Гослитмузей*. Они давали возможность встретиться и отвести душу с друзьями – с Витязевым, у которого Коплан обычно останавливался, описав их времяпровождение в шуточных стихах, и Столовым, который в 1934 г., опасаясь ареста, уехал из Ульяновска и поселился в подмосковной Салтыковке, а с 1936 г. заведовал библиотекой ГЛМ. Первый был арестован и расстрелян на печально известной «Коммунарке» в 1938 г.; второй с началом Великой отечественной войны ушел в ополчение и в октябре 1941 г. погиб в бою недалеко от Киева.
В середине 1930-х годов Коплан начал сотрудничать с Ю.Н. Тыняновым, который тяжело болел и нуждался в квалифицированном помощнике. Они вместе работали над двухтомником Кюхельбекера для «большой серии» «Библиотеки поэта» и однотомником для «малой», которые увидели свет почти одновременно в 1939 г. Оба издания, за исключением вступительных статей, фактически подготовлены и прокомментированы Копланом, однако в них сказано лишь о его «ближайшем участии»*; в рукописях были указаны обе фамилии*. Одновременно с подготовкой этих изданий ученые составили проект шеститомного (вариант: четырехтомного) собрания сочинений Кюхельбекера, для которого Борис Иванович подготовил хронологическую канву и библиографию*. Выполнял он и разовые поручения Тынянова, когда тот отсутствовал в Ленинграде: показать Д.Д. Благому рукописи из коллекции и положить их на место или отправить книги «далекому читателю» в Армению*.
После возвращения из ссылки Коплан все реже писал стихи, а написанное, за редкими исключениями, не отличалось особыми достоинствами. В текстах 1937–1938 гг. впервые обозначились «советские» мотивы, но настолько вымученные и неубедительные, что само их появление вызывает недоумение. Если автор, насколько можно судить по материалам архива, не пытался публиковать эти стихи, то зачем писал? На «зов сердца» это как-то не похоже… Всё большее место в тетради занимали переводы из немецких поэтов (первые, из Гёте, он сделал еще в 1923 г.). Многие из них – тексты песен Шуберта и Брамса, так что это, возможно, делалось для домашнего музицирования.
Последняя регулярная «служба» Коплана началась в 1938 г., когда он был зачислен в штат академического Института языка и мышления имени Н.Я. Марра на должность выборщика в группу по созданию Древнерусского словаря. В 1939 г. он стал его редактором, в 1940 г. – главным редактором. Казалось, жизнь налаживается, хотя в стихах лета этого года звучали тревожные ноты:
Я заострил свое перо
На преждевременных утратах.
Знать, високосный год суров,
Не ждать нам радостей крылатых.
«Никогда в жизни не чувствовала себя такой усталой. Чувствую, что за лето не отдохнула, – записала 19 сентября 1940 г. Софья Алексеевна. – Волнения и страх за Борю; ужас перед разлукой (какой?! – В.М.); я совсем не могу без него жить». В последнем из известных, неоконченном стихотворении, датированном 30 сентября того же года, он вторил ей:
Смотришь, что замаялся
Твой сердечный друг,
Рано так состарился
От житейских мук?
В профессиональном плане 1941 г. начался для Бориса Ивановича благоприятно. Весной в «большой серии» «Библиотеки поэта» вышли подготовленные им «Избранные сочинения» Капниста (первое отдельное издание в советское время), а Ленинградский университет принял к защите диссертацию «Разыскания о Крылове», которую рекомендовали Г.А. Гуковский и П.Н. Берков, сохранивший ее рукопись. Однако уже 13 февраля был арестован А.Л. Клещенко, которого 20 мая приговорили к 10 годам лагерей за «антисоветскую агитацию» (антисталинские стихи «Пей кровь, как цинандали на пирах…»), «подстрекательство к совершению террористического акта» и «организационную деятельность, направленную к совершению контрреволюционного преступления». Военная коллегия Верховного суда СССР утвердила приговор 27 июня, когда уже шла война.
Не подлежавший по возрасту призыву в армию, Коплан в июле записался в народное ополчение и был направлен на оборонные работы. В августе он вместе с коллегой по Древнерусскому словарю Г.Л. Гейермансом выразил желание эвакуироваться из Ленинграда, чтобы спасти семью. Результатом стало последнее в его жизни «дело», согласно которому Борис Иванович 7 ноября 1941 г. был арестован по статьям 59-6 и 58–10 по обвинению в «проведении антисоветской пораженческой пропаганды», а фактически как «повторник», имевший политическую судимость. Однако знавший его по работе в Институте языка и мышления А.П. Могилянский вспоминал, что Коплана арестовали уже в конце августа. «Причина – глупость как самого Коплана, так и Гейерманса. Они не понимали, что делали. Обвинение ясное: развал народного ополчения»*.
Другой очевидец событий Д.С. Лихачев вспоминал: «Несмотря на отсутствие света, воды, радио, газет, государственная власть «наблюдала». Был арестован Г.А. Гуковский. Он что-то много под арестом наболтал, струсив, и посадил Б.И. Коплана, А.И. Никифорова. Арестовали и В.М. Жирмунского. Жирмунского и Гуковского вскоре выпустили, и они вылетели на самолете. А Коплан умер в тюрьме от голода. Дома умерла его жена – дочь А.А. Шахматова»*. Согласно официальной справке, Борис Иванович скончался, находясь под следствием, в 9.30 утра 9 декабря 1941 г. от «острой сердечной недостаточности», т.е. от истощения, в возрасте 43 лет. Место его последнего упокоения неизвестно.
Работавшая в Архиве Академии наук Софья Алексеевна голодала и не могла посещать столовую. Не позднее 2 января 1942 г. она написала коллегам по Архиву письмо, которое трудно читать без слез: «Дорогие товарищи. Умоляю вас, спасите нас. Мы совсем погибаем. Я совсем слегла и не могу подняться. Бабушка (М.А. Коплан-Клещенко. – В.М.) окончательно с нами измучилась и сама еле волочит ноги. Пожалуйста, будьте добры, организуйте бабушке обед из столовой… И впредь на несколько дней, если можно было бы нам помочь с обедом – это самая конкретная помощь. Потому что бабушка не выдержит всю работу по дому и за нами двумя больными. Умоляю, товарищи»*. 5 января 1942 г. Софья Алексеевна и 16-летний Алеша, который подавал большие надежды как астроном, умерли; оба покоятся в одной из братских могил на Серафимовском кладбище*. Следующие полвека Бориса Ивановича упоминали только эпизодически*.
В заключение несколько слов о том, как готовилась эта книга. 13 января 1989 г. пишущий эти строки, в то время студент МГУ, приобрел в одном из московских букинистических магазинов отдельный оттиск статьи Коплана о Модзалевском с дарственной надписью «Ферапонтику». Почему я купил его, не ведаю; сейчас это можно объяснить «перстом судьбы». О Коплане я немного знал из примечаний к запомнившемуся мне «Кладбищу над морем» в «блоковском» томе «Литературного наследства», о «Ферапонтике» вовсе ничего – и решил разобраться. Через две недели я оказался в Ленинграде: набравшись смелости, пришел в ИРЛИ и попросил помочь. Мне посоветовали обратиться к А.П. Могилянскому; так началось десятилетнее общение со свидетелем эпохи, от которого я узнал много интересного не только о своем герое. Выяснив, что архив Коплана, чудом сохранившийся в блокаду, находится в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки (ныне Отдел рукописей и редких книг Российской национальной библиотеки), летом 1989 г. я приехал туда, вооруженный необходимыми «отношениями», и приступил к работе. Самой радостной находкой оказался рукописный сборник стихов, которого с момента описания фонда в 1947 г. не касалась рука исследователя. Я переписал его в надежде когда-нибудь опубликовать.
