Наталия Солодкая - Волшебство (сборник)
Я говорю:
– Мама, боязно. Сбедит ведь девчонку.
А кошка походила-походила, и в головах у люльки села, как страж. И с места не трогалась, пока Ларисочка не проснётся. Я-то делами занята, не вижу, что девчонка-то проснулась. А она лежать будет тихонько, хоть и по уши мокрая. Уж больно плакать не любила. Только будет ворочаться да покряхтывать. Так кошка, как только Ларисочка глазки откроет, опрометью летит ко мне. Встанет и мяукает. К Ларисочке зовёт. Я к ребёнку: гляжу – и правда, проснулась и перепеленать её надо. Давай я кошку хвалить:
– Милая ты моя, да ты прямо как нянька.
А кошка глядит мне в глаза, и пока хвалю – не моргнет. Каждое ласковое слово ловит. Куда ж тут няньку-то прогонять? Так и осталась кошка в доме, при Ларисочке, значит. И уж от неё ни на шаг. Как Ларисочка на ножки встала, куда она – туда и кошка за ней. Для других – недотрога. Попробуй её кто тронь: накинется, как рысь, в кровь расцарапает. А Ларисочке чего только не позволяла с собой делать. Уж та её и за хвост, и за уши треплет. И ляжет головой на её спину. А кошка всё терпит. Бывало, играют-играют, да так вместе и заснут. Мыто по хозяйству хлопочем, разве углядишь?
К столу кошку мы не подпускали. Ручки Ларисочке вымоем, ложечку дадим и присматриваем, чтобы кошка не подошла. Боялись очень, как бы грязь какую ребёнок с едой не подхватил. Медицины-то никакой не было, дети мёрли, не дожив до году. Кошка кругами ходит поодаль, а подойти не смеет. Так Ларисочка что удумала: одной ручкой с ложки ест, а другую с угощением для кошки под стол опускает. А нам из-под скатерти-то и не видно. Глядим: куда кошка-то запропастилась? А она под столом сидит и ждёт, когда Ларисочка свою пухленькую ручку вниз опустит. Как углядели-то: кошке вроде ничего не давали, а она сидит около печки да облизывается. Тут уж секрет и разгадали. И уж стали как делать: Ларисочку в стульчик посадим, а кошке рядом со стульчиком миску с едой ставим, чтобы, значит, вместе они обедали. Тут уж обе они и успокоились.
Не уберегли мы Ларисочку, матушку нашу. Вроде играла, всё ничего. А мы с мамой по хозяйству хлопочем. А тут кошка подбежала к нам и блажью орёт. Мы уж знаем, что зря не будет. Кинулись в избу, а Ларисочка лежит на полу, глазки такие туманные, ни ручкой, ни ножкой не шевелит. Кинулась я к ней, а она вся как огненная. Держу её на руках, а что делать – не знаю. Был в соседнем селе фельдшер. Хромой был, да малость с дурью. По разговору видно было, что не хватает чего-то у него. Зубы больные тащил. А для другого не годен был. Его даже роды принимать не звали. За мамой моей приходили, Наталией Акимовной. У неё нрав был суровый, а рука – лёгкая. Молитвой кровь останавливала у роженицы, а детки, ею принятые, все как один выживали.
Поехал, значит, отец Ларисочкин за этим фельдшером. Тот приехал, поглядел и говорит:
– Дифтерит это. Ничего сделать не могу. Выживет – значит выживет. А нет – значит нет.
Всю ночь мама молилась, а я Ларисочку всё на руках держала, да тоже молилась. А потом девочка в беспамятство впала и стала задыхаться. Ротиком своим воздух хватает, а дыханья нет. Я, себя не помня, кричу:
– Мама, мама, помоги: Ларисочка умирает!
Мама кинулась к нам, упала на колени, а Ларисочка уже посинела вся, и сердечко у неё колотится, словно выскочить норовит. И вдруг Ларисочка глазки свои приоткрыла, взгляд у неё прояснился, словно вернулась откуда-то, и с такой мукой и мольбой взглянула на меня, словно сказать хотела:
– Мама, спаси меня.
Я от бессилья своего в голос закричала…
Двух годков матушке моей не было. Что было потом, помню обрывками, как в тумане. Отец Ларисочке гробик сам сделал, как недавно совсем люльку смастерил. Ушел молча в сарай и целый день не впускал к себе никого.
Ларисочку, ангела моего безгрешного, уложили в её последнюю колыбельку, укрыв кружевной простынкой, которую моя мама к её рождению своими руками вышивкой «ришелье» украсила. Лежала она, ненаглядная моя, как живая, того и гляди глазки свои откроет. Я сидела, словно окаменелая, обняв эту колыбельку с доченькой моей, и плакать мне уж и сил не было. Как в забытье каком-то была, из которого меня вырвал голос свёкра:
– Верушка, выносить пора.
Не помню ничего, что было потом. Помню, как хотела в могилу за Ларисочкой броситься, еле двое мужиков смогли сдержать меня. А потом слегла я. Подняться смогла только к сороковому дню. В неутешном горе не заметили мы, что кошка наша запропастилась куда-то. Не до неё было. Пошли мы на кладбище Ларисочку навестить, глядим издалека, холмик какой-то на могилке. Подошли поближе и обомлели: поперек ларисочкиной могилки, будто обнимая всем своим тельцем, лежит наша семишёрстная кошка. Мёртвая. И как только она, нянька наша пушистая, нашла ларисочкину могилку? Как добрела сердешная, до места вечного сна своей маленькой хозяйки, чтобы охранить её покой? Неведомо это. Только не проснулась больше Ларисочка. Стало быть, и няньке нашей семишерстной незачем было это место покидать. Так и осталась она навсегда с Ларисочкой.
Бабушка, заканчивая свой полный не утихшей с годами боли рассказ, вытирала слёзы уголком фартука. Я сидела, ошеломлённая этой историей, не в силах справиться со всколыхнувшимися во мне чувствами. Концы моего безупречно отутюженного пионерского галстука промокли насквозь от слёз, которые ручьями стекали по щекам. Нечто, что жило в самом центре моей груди и всякий раз напоминало о себе в минуты переживания значимого события, разрывалось на части и стонало от горя, переживаемого заново в эту минуту моей Волшебницей. Ведь она была не только моей Бабушкой, но и Мамой Ларисочки, о существовании которой я до сего момента не знала, и которая навсегда осталась в памяти матери, пережившей своё дитя, трогательной малышкой.
При жизни Бабушки я посещала церкви разве что в качестве экскурсанта с гидом и группой любознательных почитателей истории и старины. Православные храмы были для меня лишь уникальными архитектурными сооружениями, свидетельствующими о величайших событиях русской истории. Волшебница моя, уйдя из земной жизни, привела меня в Храм, который теперь стал для меня единственным местом на Земле, где исчезает граница между «Здесь» и «Там». Местом, где мы можем с ней встретиться, соприкоснувшись нашими душами и, общаясь без слов, понимать друг друга. Местом, где каждую нашу встречу отныне и до веку будет благословлять ОН – Самый Добрый, Милосердный и Всепрощающий. Тот, Кто когда-то создал меня и, возлюбив своё творение, призвал к нему Бабушку – свою посланницу, через которую на меня щедрым, поистине неисчерпаемым потоком, изливалась Его любовь.
Мой приход в Храм в новом качестве произошёл просто и естественно, словно возвращение домой после временного отсутствия. У меня – невоцерковленной и впитавшей в себя атеизм в объеме школьной программы и институтской материалистической диалектики, затеплилась надежда наверстать то, что я опоздала сделать: вернуть Бабушке мою невысказанную любовь и благодарность и сделать для неё то, что не сделает никто: поминать её и маленькую Ларисочку, которую теперь ничто не сможет разлучить с мамой.
И эта надежда, воплотившаяся в мерцающем огоньке поминальной свечи, зажжённой совсем уже взрослой внучкой для Бабушки и её Ларисочки, стала путеводной звездой, осветившей путь длиною в жизнь. Путь, идя которым мне хотелось исправить свои ошибки, открывшиеся мне и казавшиеся теперь непростительными. Впервые за всю мою жизнь во мне появилось смутное ощущение неправильности многого из того, что я делала и ложности того, к чему я стремилась. И впервые в жизни во мне проснулось явственное ощущение присутствия в моей жизни таинственного Некто, беспредельная и безусловная любовь Которого прощала мне эти ошибки, как когда-то прощала мне мои шалости Бабушка. И этого таинственного, любящего, великодушного и всепрощающего Некто я не имела права разочаровать.
XIIIБабушка прожила долгую жизнь, каждый миг которой был без остатка отдан жителям Маленького Рая. Уход моей Волшебницы стал самым значимым, поворотным событием в моей жизни. Впервые я столкнулась с непостижимым для живого человека явлением прекращения жизни того, кто был рядом со мной ВСЕГДА, с самого моего рождения, и, казалось, будет со мною вечно. Ведь в детстве жизнь видится бесконечной, дни – долгими, а близкие люди – бессмертными. До последнего дня в бабушкином хрупком, слабеющем теле горел мощный, неугасимый огонь любви, самая пламенная часть которой предназначалась внучке.
Прошло уже много лет с тех пор, как ушла Бабушка, а это событие продолжает на меня влиять. Я чувствую незримое присутствие Бабушки рядом с собой. Её смерть пробила меня насквозь и выпустила наружу новые чувства, которые ранее мне не доводилось испытывать: вины и раскаяния. За то, что я ничего не сделала для Бабушки, хотя её сделали бы счастливой просто несколько лишних минут, проведенных рядом с нею, уже ослабевшей. Дни напролет она проводила в своей комнате, безмерно радуясь коротким мгновениям общения с теми, для которых ей не было жалко и целой жизни.
