Павел Зальцман - Сигналы Страшного суда. Поэтические произведения
Май 1954
201. Забегаловка
Отнять у той, которая чужая,
Кусок надежды,
Отнять всё то, что я так обожаю,
Ее отнять!
Старуха стукнула стаканом об фанеру:
«Дочурка, вот стакан».
Я тоже пил и, может быть, не в меру,
Курил. И пьян.
Дыханья, близости, прерывистого стука,
Внезапной кожи рук…
А то без них вокруг такая скука,
Такая тьма вокруг.
А те идут, холодные, как мясо.
Я дал ей двадцать пять
И удивлен: бумажки, касса…
Не стал считать.
12 июня 1954
Зеленый базар, винный магазин, табачный магазин, улица
202. Маком
Как хорошо быть убитым,
Спасибо добрым бандитам,
Которые черной ночкой
Кончают романы точкой.
Да-да, рванув из кармана,
Сажают точку романа.
1954
203. «Да что у вас – туберкулез?..»
– Да что у вас – туберкулез?
Чем плакать? Разве нету слёз?
– Да, нету, нету.
– Чем резать? Разве нет ножа,
На сердце руку положа?
– Да, нету, нету.
– Чем рвать? Зубами!
– Нет зубов.
– Чем бить? Руками!
– Для забав,
Не свойственных поэту,
У нас опять же нету прав,
Да, нету, нету.
<1954>
204. Программа (Драма с эпилогом. Опять короткий диспут с Богом)
Еще всё может измениться,
уж как-нибудь.
Так не спеши, мой друг, сердиться,
но не забудь
Про эти рыжие, которых
не знал, глаза,
Про эти слезы, вечно в спорах
про небеса.
Про всё, о чем невнятно бредил
неслышно, вслух,
Про мир, который был так вреден
тебе, мой друг.
Кулак, лежащий осторожно.
Благая весть
Про всё, что близко и возможно,
про всё, что есть.
Единственная плата – злато,
крылатый звук.
А сколько зла, а сколько зла-то,
мой бедный друг!
Восход, вознесшийся над пылью
пустых дорог,
И губы, тронутые солью,
и, может, Бог.
А впрочем, не спеша сердиться,
размякши вдруг,
Не надобно и торопиться,
мой верный друг.
7 июня 1954
«Дом Советов», ночь
205. «Но если наши руки…»
Но если наши руки
Поднимутся как меч,
То эти наши руки
Не пробуйте отсечь.
Такого рода штуки ж
Дают в итоге кукиш.
А варево поспело —
Разложены в мешки,
Привешены к стропилам
Сухие корешки.
Эй, береги свой полный шкаф!
А он пустой, как дырка.
Снимай свой череп, костоправ,
С паршивого затылка!
Попробуйте и вынете
Оттуда свежий сад,
Попробуйте и двинете,
Я был бы очень рад.
И две руки пошире,
Пошире две руки,
Тяжелые, как гири,
И нежные, как персики.
И две ноги, и выше…
Ах, как я был бы рад,
Вот это был бы сад!
В котором ветки гладки,
Как зад,
Чтоб натянуть канаты
Для гамака.
Пока!
1954
206. «Беззащитные девочки…»
Беззащитные девочки
В ночном ресторане,
Вы горите, как щепочки
За столами-кострами.
Может, нет у вас папочки,
Может, вы убежали,
Вас купили за тряпочки —
Вы их так обожали.
Вас купили за музыку,
За медные трубы,
Вам так хочется праздника,
Вы бездушны и грубы.
Только нам-то от этого
Причитается кукиш.
Плохо дело поэтово —
За стихи вас не купишь.
29 августа 1954
207. Мне плохо
Что нам даровано? Что ты даешь нам, Боже?
Игрушечные дни!
А воля-то, а воля-то на что же?
– Но мы одни.
Усилия восторженного духа,
Разорванная грудь.
Вот девушка. Она уже старуха.
Заснуть. Заснуть.
И видеть милые целованные щеки.
Наш мир – кровать.
К нам так бессмысленно, к нам так смешно жестоки…
Мечтать. Мечтать!
1 сентября 1954
Студия
208. «Довольно мрачных предсказаний…»
Довольно мрачных предсказаний,
Голодных строк.
Дай Бог мне бегать по-тарзаньи,
Дай Бог, дай Бог!
Декабрь 1954
209. Impression
Дарованный мне Богом кусок
Был, кажется, не очень высок.
Кабина. Дверь. Мы в душе одни,
Лицо же совершенно в тени.
Скамья. Комок белья – узелок,
И темное пятно – уголок,
Мерцающее тело в тени.
Толкни, открой, еще протяни.
Стучащая секунда конца —
Я так и не увидел лица.
14 декабря 1954
210. «Ну и видок…»
Ну и видок:
Растет медок
И пахнет ароматом —
Красивый вид.
Нацелясь аппаратом,
Висят вьюнки.
Плетут венки,
Обсажены дороги.
Свалившись с ног,
Лежат, раскинув ноги.
В саду темно.
Кричат в кино.
<1955>
211. Глиняная таблица (начинает крошиться)
Куда ни кинь, всё клин.
Клинопись– Ты как считаешь, раб,
Искореним врага?
Такие радости бесспорны!
– О царь, давно пора.
Сломай ему рога,
Пожги хлеба, а также зёрна.
– Да, так-то так, а вдруг
Не на того нарвусь?
Не всякой цапле страшен сокол.
10 – Да, это сильный враг.
Брось, господин мой, брось,
А то еще посадят нa кол.
– Душе несносно, раб,
Ее несет любить.
Взойдет луна – пойдем, поищем!
– Да, господин, ты прав.
Когда душа полна, спеши ее пролить —
Для этого Бог создал женщин.
– Да, так-то так, да вот
20 Боюсь таких забав,
Чтоб далеко не залетело.
– Ты, господин мой, прав.
Когда душа горит,
Бывает, что сгорает тело.
– Тьфу ты, какой Намтар!
Чего наводишь страх?
Сидеть и ждать – тогда чему случиться?
– Да, господин, ты прав.
Того минует грех,
30 Кто не чрезмерно суетится.
– Пожалуй, что и так,
Но ведь когда ты тих,
Тогда ты, значит, не опасен.
– Мой господин, ты прав.
Враги любят таких,
Их меч остер и гнев всечасен.
– Ну хорошо же, друг,
Я что-то не пойму,
Не съесть ли мне гранат —
4 °Cкажи мне прямо.
– Ты царь, ты даже бог
По светлому уму!
Тот, кто поел, тот рад
И дальше ест упрямо.
– Я съем его, я съем,
Я вырву с корнем лист,
Я выжму сок из спелой груди.
– Да, господин, их семь,
Тех, кто нечист и чист, —
50 Приходит срок и гибнут люди.
<1956>
212. «Три зеркала, поставленные в ряд…»
Три зеркала, поставленные в ряд,
Вам ни о чем таком не говорят.
За вашею спиною ни черта,
За вами в рамах только чернота.
Вы выдернулись ночью изо тьмы:
«В трех рамах, извините, только мы,
Два профиля и совершенный фас, —
Три зеркала поставлены для нас».
И правый профиль гордо говорит:
«У нас, друзья, великолепный вид!
Да, вид у нас, конечно, мировой!»
И фас ему кивает головой:
«Действительно, костюм – деликатес,
И куплен он, конечно, в ДЛТ-с».
Три зеркала, три черные окна…
За вашею спиною тишина.
И левый профиль, оглянувшись вдруг,
Испытывает вроде бы испуг.
Он ищет штепсель, чтобы сделать свет,
Но люстры нет, и даже лампы нет,
И ваш портрет становится на вид,
Естественно, растерян и сердит.
Хотя их три, поставленные в ряд, —
Не захотят, возьмут – не отразят.
Зима 1957
Ленинград. Садовая, 6
213. В машине
У дороги обочины
Мир ужасно летуч,
Мы слегка озабочены
Фигурами туч.
Мы читаем «Известия»,
Мы глядим в «Огоньки»,
Мы сажаем созвездия
На чужие коньки.
1958
214. «Играла кошка в мышки…»
Играла кошка в мышки,
Играл трубач с трубой.
Нам выпускали кишки,
Нас гнали на убой.
И нам ломала руки
Жестокая судьба,
Мы издавали звуки,
Как медная труба.
Мы вовсе не хотели,
Просили в нас не дуть
И жалобно свистели,
Высвистывая жуть.
Тогда нас брали в кресла,
К нам подходил дантист…
Подобные ремесла
Излечивают свист.
1958
215. Суд в Бухенвальде
Я прошу вас в катакомбы,
Где творили гекатомбы,
Где рубили мясники,
Надевая на крюки.
Где ошметки и обрывки
Только мелкие отрывки,
Где обломанные ветки
Только мелкие заметки.
Где заметаны следы
И бездействуют суды,
Где следы замыты
И суды забиты.
Я привел вас неспроста,
Узнаете ли места?
Я не буду слишком строг,
Я ведь ангел, а не Бог.
Но просили вас сюда,
Извините, для суда.
И поэтому пока,
Начиная с пустяка,
Мы, законам вопреки,
Вырвем ваши языки.
1958
216. «Почуяв запах игрока…»
Почуяв запах игрока,
Они берутся за бока
И говорят с улыбкой:
«Сейчас закидываем сеть.
Туда не мочь. Сюда не сметь.
А ну, займемся рыбкой».
Попробуй, не оставь следа,
Когда вокруг одна вода,
Пустая, как шумовка.
Вода – прозрачная среда,
В которой не видать следа,
Но и сидеть неловко.
Ну что ж, закидывайте сеть,
Валите даровую снедь
На ваши сковородки.
А вы подумали о том,
Что будет с вашим животом
И тем, что там, в середке?
Эх, дорогие игроки,
Вы, может, просто дураки
И трудитесь напрасно.
Вам никогда не допереть,
Что время можно запереть.
Не всё краснó, что крáсно.
Январь 1959