Владимир Набоков - Трагедия господина Морна

Ты слышала? Отец твой славно шутит.
Люблю. Смешно.

Ты, Элла, в белой шляпе,
куда-нибудь уходишь?

Никуда.
Раздумала…

Жена моя прекрасна.
Не успеваю говорить тебе,
как ты прекрасна. Только иногда
в моих стихах…

Я их не понимаю.

Чу! Гул толпы… Приветственный раскат!

Опять нет солнца… Как вы спали?

Навзничь,
и на боку, и даже в положеньи
зародыша…

Мы кофе пьем в гостиной?

Да,
как видите. В столовой мрачно.

Вести
еще страшнее прежних… Не газеты,
а саваны, пропитанные смертью,
могильной сыростью…

Их промочило
у почтальона в сумке. Дождь с утра
и темен гравий. И поникли пальмы.

Вот, слушайте: горят окрайны… толпы
разграбили музеи… жгут костры
на площадях… и пьют, и пляшут… Казни
за казнями… И в пьяную столицу
вошла чума…

Как думаете, скоро
дождь кончится? Так скучно…

Между тем,
их дикий вождь… вы дочь его знавали…

Да, кажется… не помню… Что мне гибель,
разгромы, кровь, когда я так тоскую,
что некуда деваться! Ах, Эдмин,
он бриться перестал, в халате ходит,
и сумрачен, и резок, и упрям…
Мы словно переехали из сказки
в пошлейшую действительность. Все больше
тускнеет он, сутулится, с тех пор
как тут живем, в болоте этом… Пальмы
мне, знаете, всегда напоминают
прихожие купцов богатых… Бросьте,
Эдмин, газеты… глупо… Вы со мною
всегда так сдержанны, как будто я
блудница или королева…

Нет же…
Я только… Вы не знаете, Мидия,
что делаете!.. Господи, о чем же
нам говорить?

Я смех его любила:
он больше не смеется… А когда-то
казалось мне, что этот вот высокий,
веселый, быстрый человек, должно быть,
какой-нибудь художник, дивный гений,
скрывающий свои виденья ради
любви моей ревнивой, — и в незнаньи
был для меня счастливый трепет… Ныне
я поняла, что он пустой и скучный,
что в нем мечта моя не обитает,
что он погас, что разлюбил меня…

Так сетовать не нужно… Кто же может
вас разлюбить? Такая вы… ну, полно,
ну, улыбнитесь же! Улыбка ваша —
движенье ангела… Прошу!.. Сегодня
у вас и пальцы неподвижны… тоже
не улыбаются… Ну вот!..

Давно ли?

Давно ли что, Мидия?

Так. Занятно…
Я вас таким не видела. Нет, впрочем,
однажды я спросила вас, что толку
вам сторожить на улице…

Я помню,
я помню только занавеску в вашем
мучительном окне! Вы проплывали
в чужих объятьях… Я в метели плакал…

Какой смешной… И весь растрепан… Дайте,
приглажу. Вот. Теперь смеются пальцы?
Оставьте… ах, оставь… не надо…

Счастье
мое… позволь мне… только губы… только
коснуться… как касаются пушка,
биенья бабочки… позволь мне… счастье…

Да нет… постой… мы у окна… садовник…
………………………………………………

Мой маленький… не надо так дышать…
Стой, покажи глаза. Так, ближе… ближе…
Душе бы только нежиться и плавать
в их мягкой тьме… Постой… потише… после..
Вот! Гребень покатился…

Жизнь моя,
любовь моя…

Ты — маленький… Совсем,
совсем… Ты — глупый мальчик… Что, не думал,
я так умею целовать? Постой,
успеешь ты, ведь мы с тобой уедем
в какой-нибудь громадный, шумный город
и будем ужинать на крыше… Знаешь,
внизу, во тьме, весь город, весь — в огнях;
прохлада, ночь… Румяный отблеск рюмки
на скатерти… И бешеный скрипач,
то скрюченный, то скрипку в вышину
взвивающий! Ты увезешь меня?
Ты увезешь? Ах… шарканье… пусти же…
он… отойди…

Ночь? Утро? Перехода
не замечаю. Утро — продолженье
бессонницы. Виски болят. Как будто
мне в голову вдавили, завинтили
чугунный куб. Сегодня выпью кофе
без молока.

Опять газеты всюду
валяются! Однако… ты невесел,
Эдмин!.. Вот удивительно: мне стоит
войти, и сразу вытянуты лица —
как тени при вечернем солнце… Странно…

Ненастная весна…

Я виноват.

…и новости ужасные…

И в этом
я виноват, не правда ли?

Столица
горит. Все обезумело. Не знаю,
чем кончится… Но, говорят, не умер
король, а в подземелье замурован
крамольниками.

Э, Мидия, будет!
Я, знаешь, запрещу, чтоб приносили
газеты. Мне покоя нет от этих
догадок, слухов, новостей кровавых
и болтовни досужей. Надоело!
Передо мной, поверь, Мидия, можешь
не умничать… Скучай, томись, меняй
прически, платья, удлиняй глаза
чертою синей, в зеркало глядись, —
но умничать… Да что с тобой, Эдмин?

Я не могу…

Что с ним? Что с ним? Куда ты?
Там на террасе сыро…

Ты его
оставь. Я все скажу тебе. Послушай,
я тоже больше не могу. Его
я полюбила. С ним уеду. Ты
привыкнешь. Я тебе ведь не нужна.
Друг друга мы замучим. Жизнь зовет…
Мне нужно счастья…

Я понимаю,
где сахарница?.. А, вот. Под салфеткой.

Ты что ж, не хочешь слушать?..

Нет, напротив
я слушаю… вникаю, постигаю,
чего же боле? Ты сегодня хочешь
уехать?

Да.

Мне кажется, тебе
пора и собираться.

Да. Ты можешь
не гнать меня.

По правилам разрывов —
через плечо еще должна ты кинуть:
«Я проклинаю день…»

Ты не любил…
Ты не любил!.. Да, проклинать я вправе
неверный день, когда в мой тихий дом
твой смех вошел… Зачем же было…

Кстати,
скажи, Мидия, ты писала мужу
отсюда?

Я… Я думала — не стоит
докладывать… Да, мужу написала.

Что именно? Гляди же мне в глаза.

Так, ничего… Что я прошу прощенья,
что ты со мной, что не вернусь к нему…
что тут дожди…

И адрес свой послала?

Да, кажется… Просила веер выслать…
там, у себя, забыла…

Ты когда же
отправила?

Недели две тому.

Отлично…

Я пойду… там надо… вещи…