Сергей Морейно - Берега дождя: Современная поэзия латышей
Снег
В городе что ни ночь тает старый снег
Тает с протяжными вздохами
тянется сквозь мои сны
Днем смотрю – смотри-ка
только в канавах
только в тени еще снег
Будет таять
пару ночей поболит
чуток поболит
и пройдет
История
Век твой разве чем мой утешит
мой разве хнычет
далече речистые далече певучие
голоса в небесах
пот в земле земля в жмене
жменя в кулаке кулак в спину мне тычет
вон с твоих осин летит серебро
едокам в хлебово летит в разверстые
пасти псам
жар твой разве чем мой утишит
пасти серебряной оскал недобр
оглянись в конце борозды оглянись
у церковных врат
мощь твоя разве моей поможет
пройдусь-ка вон осины
без серебра
пес колотый камень гложет
«Лист бумаги – милость...»
Лист бумаги – милость
ямки в песке
вышептать выкричать выплакать
уйти и не видеть
как подрастает тростник
сдать тебя
уйти и бровью не повести
как безупречен лист
и как песок искрист
и ты невинен чист
лишь камыши – ши-ши
Петелька к петельке
* * *
King Singers
Что они делают, когда окончен концерт? – Прощаясь у выхода,
галантно шляпами машут, прежде, чем разойтись, и музыка —
звучит ли она в их шагах или плещется в светлых платьях
и тех скупых фонарях, что затеплил вечер? И тенор —
хлопнет кружку в кругу друзей или стопарь в одиночестве,
в барчике, исполненном тишины, где печальная муха
бродит по стойке, и баритон – сев в свою ласточку,
помчит домой, обнимет жену, поглядит в телевизор, примет
таблетку и ляжет спать, перед сном
недвижно уставившись в потолок, и никто
никогда не узнает, что он там видит, или же
все они долгой цепочкой по крышам, мостам
и башням города – петь a capella со звездами.
* * *
Некая рижская радиостанция выслала в ночь
погулять саксофон – он сон мой надрезал и,
вылизав рану горячим голубым языком,
смеялся – попробуй сама, как ходят безногие,
я мир из фу-фу строю снова, всё из голубого,
ты мне будешь должна! С полпути, на пороге,
он сгреб меня, мокрой заплаканной курицей
бросив в окно – ты там глянь, не пора ли
пробовать воздух, что в чреве моем
стал стоном, смехом, всхлипом и крыльями?
* * *
Не слышала ничего, что щемило бы круче
одинокого насвистывания в ночной тиши —
словно зов, не верящий в отзыв, как простая
такая весть – эй, слышишь, я здесь,
я тот, кто свистит, сам-с-усам, у меня есть
свирелька, свистулька, меня не увидишь,
не потрогаешь, не пожалеешь, я сам, ничего
мне ни дашь, ни возьмешь, вот сердце только
попридержи, я ножонкой сучу, по камушкам-
мушкам стучу, на макушке шапчонка, ау,
зову – не отзывайтесь, в осторожных кустах
придорожных возня – такова моя песенка,
есть я – нет меня, ух ты, сам себе сирота
я и матушка, вот не грусти только, я
крестный отец слепому туману, лодкам
в черных бухтах и каждому слову,
что пишешь на белых своих листах.
* * *
Проснувшись, с трудом выбираемся из дому, там
под сенью деревьев в цвету, а деревья в цвету
творят нас бесплотными – так расцветает рассвет
расцвечивать наново нас подобающе дню
и окнами ветра речного встречь рас-творяя
беспечных нас, будто решивших – Да будет! —
способных внезапно бледнеть, будто воды, которым
в мгновение ока открылись их сила и свет, там
нам на заре ободряюще глухо гудят
холмы вдалеке и звенят вопрошающе звонко
полушки в ладонях – чин-чин. Паучок по
утру и баба с пустыми ведерками значат лишь
то, что проснулся паук и какой-то бабенке воды
захотелось – лишь то и едва ли еще что, как будто
беспечно решили – Да будет! – готовы ко всем
обычным подвигам, обыкновенным свершеньям,
обыденным речам и страстям, следя за тем,
как ливень грядет смыть след, не забудь —
будто воды, которым в мгновение ока
открылись их сила и свет.
Свят грядущий.
Свят.
Рассказ
об одном человеке, который заплакал при виде новорожденного ягненка. А жизнь не щадила как будто: война громыхала, гнула, ломала и тут, под носом, и там, на позадках, такая вот музыка для пацана, такие вот шманцы, смердящие жареным, и на усах не мед-пиво, на усах блевотина страха, и пора, подобру-поздорову, по миру и по миру, гол, как сокол, а сам уж не мальчик, но – кому ты здесь нужен, и трудно, уходит жена, друзья кто куда, своего угла йок, но терпишь, цепляешься за одно то, что жить-то ведь хочется, к вечеру так навкалываешься, что хрен уснешь, больно, однако боль все тупее, зажмешь ее, зажмешься и терпишь, пахнет жареным все еще, на усах не мед-пиво, на усах чужого пира похмелье солоно, а чужбина горька, да и сам зачерствел, словно струп, но однажды
утром ягненок припадет к матери,
сядешь рядом на солому и плачешь —
признателен, кроток и счастлив.
Трава
Над нами камень
Под нами земля
Воды по краю
Трава между ними, между
Нет ни хозяина, ни властелина
Ветру покорна
Времени года послушна
Мороз положит, дожди поднимут
Но хозяина нет
Да и памяти нет, а то разве
Кудрявилась бы бестрепетно над
Висельниками, вешателями, чумными рвами?
Как бы ей пучило брюхо
Гниение втоптанных в грязь победных знамен?
Как бы лизал ей пятки
Пепел всех ведьм, сожженных заживо?
Нету памяти, только темень
В корнях хоронится, лишь тишь
Трудится в стеблях
Дыша из земли, из безъязыкой земли
Ласково обращая к нам
Слово забвения и покоя.
Ай, что, если когда-нибудь нам вдруг
У травы случится учиться ее тишине
Нам, с нашейто вечной трындой на шелестящем ветру
Вещей и событий
Нам, а вовсе не травам, учиться проститься
С болью и памятью, как с нафиг
Ненужным более спасательным кругом
Как бы это мы жили бы дальше, как?
Андра Манфелде
Andra Manfelde
(p. 1973)
Мощный талант из наследующего славной троице поколения тридцатилетних. Тематически разрабатывает линию Вациетиса, решая этические конфликты в эстетическом пространстве. Балансируя на грани исповедальности и банальности, находит самые невероятные и неожиданные лирические доказательства. Вероятно, женский поэтический феномен объясним некоторой склонностью латышей к матриархату (неслучайно обилие женских божеств в латышском пантеоне), равно как и тем, что женщины выносят на своих плечах едва ли не тяжелейший жизненный груз, нежели мужчины. Свидетельство тому – роман Манфелде с аутентичным названием «Игла».
«Вкушай день этот...»
вкушай день этот
как черный хлеб
как холопскую пайку
и щедрость меда
глянь: расстелено зелено звонко
можжевель пряный плывет
в березовом сне зрак косули
а у ног млеет затоптанная мольба
легкий кивок в область тьмы
колечко змеи растворенное в соли
«воздай им Господи»
Парадоксы невинности
так сдержанно пахнут земляникою руки
я пробовала украсть твой ландшафт
текущий от груди к
бедрам. и согнуть под углом.
прежде были так небесно
так невинно-белы
те перистые те кучевые
целующие девичий профиль
это память?
как ладони мулатки.
как ненаписанное письмо
брошенного ребенка
как неудачный снежок
в твое окно.
ночь тепла.
под моим взглядом асфальт седеет
спокоен и тверд
как только что принявшийся снег.
Новая борьба
1
у семи нянек ржавеют пеленки
подоконники татуированы огнем и мечем:
обвести себя самое красным кругом
неприступным пунктиром Сицилии
зафиксировать безопасность
вставить любимых в рамки
запереть двери
залезть в холодильник
одиноким женщинам покормить синиц
несоленым
завести будильник
выбросить пижамы бросить курить
выключить звук
отключиться
телеграфистки мертвы
мои друзья не звонят не пишут бьют
бутылки с шампанским практически без кораблей
новый день встает с отлежанными боками
мы мечем жемчуг и закалываем свиней
развозить согражданам пиццу опять-таки риск
в нашем молодом государстве чересчур много отчаявшихся
а прочие с деньгами и пищей не вызовут на дом
зато скорая помощь бесплатна
так что телимся до последнего
ожидая свалить
дождь ниже нуля это красная ленточка над гололедом трассы
а бегущие с пустыми руками – ножницы
2
заново прирастают руки к копью
в треснувшей панораме зарниц апокалипсиса
колодцы звенят пощечинами звонит в панике натянутая тетива
неслышным голосом сулящие всё поезда одолевают в ночи
готические порталы
ползя в таком нежном теплом уютном свете как необретший имени змей
надкусаны все яблоки
гниют помаленьку
скользко
сегодня ведра обходятся без воды
осень – трофеи скинуты
под ноги растерянному
триумфатору
роют траншеи боги
и я плачу над собственной силой
Испить осени
