Сергей Морейно - Берега дождя: Современная поэзия латышей

ни разу в жизни мне не принадлежала гитара
с алым шелковым бантом
мне вообще не удаются переборы
и вообще у меня нет вокальных данных
голос прокурен пропит
хотя (это ведь несколько экстравагантно)
сладчайших улыбок удостаиваются
роскошнейших букетов как правило
те у кого нет вокальных данных

как правило перед рассветом
у некоторых наступает кризис
у меня как исключение нашлась сигарета
что перед рассветом особенно странно
затянусь за себя и за Тебя
послушаю БГ про золотой город
(говорят и слова и мелодия ненастоящие)
иногда слова особенно щемяще-сладки
даже когда нет вокальных данных

маковая улитка в эпицентре кайфа
легкая дымка и птичий полет
вселенная распалась как зеркало
на тысячи осколков (в них сочатся раны)
я тут несколько повторяюсь
во сне и наяву это не усталость
сладчайших улыбок удостаиваются
те кто готов к невербальному общению
к неприменению вокальных данных

у православных прощёное воскресенье
в поисках стеариновой свечки
зашел в дремучие тысячелетья
повсюду алые реки и горючие белёсые океаны
послушаю БГ про золотой город
ощущая прикосновения мягких крыльев
плаванья по облакам
возвращения на грешную землю
молитва заступнице нашей Святой Деве
хоть вроде нет хоральных данных

P.S. чист Кастальский источник
Грааль в истоках нирваны

Прикосновение воды —
дрожь кожи, мышц, тока крови,
дрожь и воспоминания, глубже и ярче тех,
что присущи памяти человека – подкожная,
внутримышечная
и внутривенная память рыб, водорослей и
птиц.
Под черепом дышит ледник – на его
ладони нить моей пуповины.
Прочие нити оборваны – голое
тело летит в воде, волнуясь, как
водоросль, как водопад.
Без жалости, без ностальгии —
мгновение милосердия к изгнанному из
Эдема.

душевное тепло выцыганенное у ветрениц
страждут сирые духом
выпевают тоскливо
как далеко бы
могло быть отсюда до моря?
и кто позабыл
отогнать лошадей —
так в небесах и пасутся
серые и спокойные
серые и спокойные
лучатся подземные жилы
корни и сочлененья
сложим ладошки молясь
оробело
веруя в то, что нас услышат
надеясь на то, что нас
не увидят

Река переполнила наши глаза,
когда стояли, обнявшись,
наши руки вплетались
в небеса, в пески,
в прибрежные мхи,
как же мы зыбки, мой
милый, как же зябки,
прахом став, восставали,
рассеяны ветром,
воспаряли, воспылали,
воссоединялись,
встав вот тут,
чтобы звучать голосами,
исполненными
кликов, откликов,
чтобы звучать —
как же мы зыбки,
мой милый,
тáя,
ликуя.

Речь:
смехом на устах,
словами,
слезами и кровью своими
на устах —
желтые ядовитые цветы целовал,
хмелел и в желтую пыльцу падал,
ликуя, пыль дороги и самое язык
забывал, всем телом ликуя;
не так ли в детстве далеким утром, из дому
гуськом – мгла мреет на солнце, крыши
млеют и не соврешь – все согласовано
в роде, лице, числе, времени
и в пространстве;
речь, как звериными глотками Бог речет
поэзию.

когда шел дождь
мы всё еще смиренно и
яростно ловили в шуме
капель насущную весть
о небе отчем доме о детстве обо
всех делах наших и днях и некогда
вызубренном Возлюби Ближнего Своего
мы лежали рядом
век не смежая покуда
абрисы наших тел
не слились в один
глубоко под нами
перекрестья подземных жил
подмигивали путеводными
звездами кореньямFкометам
зрели змеиные залежи
грунтовые воды зудели и
кости и цацки давно умерших
названивали – Возлюби Ближнего
пока шел дождь
мы знали всё
о Любви

Капли сумерек незримо роятся в воздухе
в моей памяти город этот
продолжает жить
отстрочен пунктиром
пионово-сиреневых соцветий
провисая меж ними
будто огромный неведомый
едва прикрывающий старые безумные
колени подол
хозяйка по вечерам
возвращаясь домой
нескончаемо дундит одной лишь ей
внятную музычку
с вожделением глядя
уже только
в небо

ластясь мостами, ласкаясь башнями
гулена, расстрига, монашка
ясная, голубая, прекрасная высь
грязно-серо-изжелта-ржавая здесь
всевидящ глаз и всеслышащи уши
большая уродливая аистиха на крыше
высидит деток
и обкорнает им души
как боярышник в парке
бледной немочью чуть свет на ногах
в угаре, в запаре к вечеру на рогах
падает навзничь в свои огни
бранится, блюет и плюется ими
тысячей ртов и языков
в хороводе вони, пьяни
и мотыльков
запахи, запахи – над улицами и над водами
над движимостью и недвижимостью
живностью и мертвечиной
телами в конвульсиях страсти
стыда и смерти
Вдруг на миг все вокруг затихнет —
сто колоколов на ста языках
возвысят свой простой чистый голос —
жестокое израненное сердце обращается к небесам

а потом все сначала

В городе что ни ночь тает старый снег
Тает с протяжными вздохами
тянется сквозь мои сны

Днем смотрю – смотри-ка
только в канавах
только в тени еще снег

Будет таять
пару ночей поболит
чуток поболит
и пройдет

Век твой разве чем мой утешит
мой разве хнычет
далече речистые далече певучие
голоса в небесах
пот в земле земля в жмене
жменя в кулаке кулак в спину мне тычет

вон с твоих осин летит серебро
едокам в хлебово летит в разверстые
пасти псам
жар твой разве чем мой утишит
пасти серебряной оскал недобр

оглянись в конце борозды оглянись
у церковных врат
мощь твоя разве моей поможет
пройдусь-ка вон осины
без серебра
пес колотый камень гложет

Лист бумаги – милость
ямки в песке
вышептать выкричать выплакать
уйти и не видеть
как подрастает тростник
сдать тебя
уйти и бровью не повести

как безупречен лист
и как песок искрист
и ты невинен чист
лишь камыши – ши-ши

Что они делают, когда окончен концерт? – Прощаясь у выхода,
галантно шляпами машут, прежде, чем разойтись, и музыка —
звучит ли она в их шагах или плещется в светлых платьях
и тех скупых фонарях, что затеплил вечер? И тенор —
хлопнет кружку в кругу друзей или стопарь в одиночестве,
в барчике, исполненном тишины, где печальная муха
бродит по стойке, и баритон – сев в свою ласточку,
помчит домой, обнимет жену, поглядит в телевизор, примет
таблетку и ляжет спать, перед сном
недвижно уставившись в потолок, и никто
никогда не узнает, что он там видит, или же
все они долгой цепочкой по крышам, мостам
и башням города – петь a capella со звездами.