Лидия Алексеева - Горькое счастье: Собрание сочинений

Бессильны легонькие весла
И лодка вдруг побеждена,
По берегам помчались ветлы
И громом стала тишина,

И белой пылью водопадной
Клубится гибель впереди, —
И знаешь: это беспощадно,
И шепчешь: «Боже, пощади!»

Запах сырости и воска,
В крестном знаменьи рука.
Плач ребенка, гнев подростка,
Взрослых смирная тоска.

Вьется ладан серовато,
Узко вечности окно.
Всё бессмысленно и свято,
Всё — не нами решено.

Так трудится над тайной кулака
Мальчонка, пальцы крестного считая,
И вот — разжал, и вот — ладонь пустая
И пустоты смущается рука.

Но ты напрасно шепчешь мне: «Не тронь», –
Я старше, я добрей и осторожней;
Чтоб не найти руки твоей порожней,
Я в бедную не загляну ладонь.

Как тень горы, упала тень разлуки
На светлый луг — и он померкнул весь.
В траву напрасно зарываю руки, —
Я здесь еще — и я уже не здесь.

А за горой, над самой острой гранью
Висит заката розовая прядь:
Я уложу ее в воспоминанье,
Прикрыв глаза, чтоб складок не измять.

Ну и пусть — глупые, ну и пусть — злые, –
Но мы так одиноки, Господи!
Такая огромная черная ночь стоит над нами.
Прости нам наши жестокие игры земные,
Мы как дети, что спать боятся,
Из добрых рук вырываются
И с игрушкой в руках — засыпают.
Не отнимай у нас игрушек наших, Господи!
Если возьмешь их —
За что схватимся,
Что прижмем к сердцу,
Зажмурясь и падая-падая-падая
Из ночи в ночь?..

Уходят лица, имена и даты,
Смолкает звук любимого стиха.
Что было розой радости когда-то —
В листах альбома — ломкая труха.

Но я молю, забыв о расстоянье,
Забыв о тысячах ушедших дней, —
До моего последнего дыханья
Не уходи из памяти моей!

Говоришь, что на нашем пути
Нам дороги домой не найти?
Говоришь, что мы нищи с тобой —
Нищи радостью, нищи судьбой?
Да, уже нам домой не успеть,
Нам чужие задворки приют, —
Но, привыкший бродить и терпеть,
Может нищий с отчаянья петь, —
А рабу – даже петь не дают.

Степной бугор над бухтой синей
И высоты просторный свет,
И запах моря и полыни,
И мне, должно быть, восемь лет.

Здесь солнце крепче, ветер чище
И песня тайная слышней:
Сейчас она меня отыщет
И больше не расстанусь с ней!

В саду было всё, что надо
Простому людскому счастью, —
Беседка из винограда
И клумба со львиной пастью;

В тени запыленных елей
Качался легко и мерно
На зыбкой доске качелей
Дочитанный том Жюль-Верна.

Я семечки — на копейку —
В беседке грызу украдкой…
А дедушка поднял лейку
Над теплой вечерней грядкой.

Цветет акация – тепло, обильно;
Балкон в сору, в медовых лепестках.
А на перилах – блюдце пены мыльной
И, как свирель, соломинка в руках.

И он растет из моего дыханья –
Прозрачный, радужный, и заключен
В нем круглый мир и ветра колыханье,
Мое лицо, акация, балкон…

Вот, проведя по полу светлой тенью,
Он отделился, словно спелый плод, –
Еще не веря своему рожденью,
Еще колеблясь, в воздухе плывет.

И вдруг поверил, начал подниматься,
Смелее, легче, вовсе без труда…
Застыл. Исчез. Он жил секунд пятнадцать.
И нет его. И не ищи следа.

Лесопилку бором обступило.
Розовеют россыпи опилок,
Пахнет бревен сваленных кора.
На пенек из чащи придорожной
Бурундук взобрался осторожный,
Рыжий горбик для прыжка собрав.

Пожелай себе звериной доли,
О, душа, забудь о прошлой боли
И о той, что зреет впереди, —
Стань покойней, зорче и смиренней,
И в потоке солнечных мгновений
Только будь — и ничего не жди.

С орехом белка бросилась к дуплу,
И ласточка в гнездо нырнула — дома.
И муравей по серому стволу
Перебежал тропинкою знакомой.

А я без цели медлю на пути.
Легла в траву. Тепло. Глаза прикрыла.
И мне не то что некуда идти,
Но только вот зачем идти — забыла.

Головой прозрачно-серой
Приподнявшись над травой,
Мне навстречу вышел первый
Одуванчик луговой.

Из пушинок цепких сложен
Чисто высохший цветок –
Так умно неосторожен,
Так бесстрашно одинок.

И одна его забота,
Радость верная одна –
Что созрели для полета
Новой жизни семена.

В малиннике под пологом жары
Таятся ягод розовые плети.
Пусть вдохновенно жалят комары,
Царапины пунктиром кожу метят, —

Сбирают пальцы теплый урожай
И пахнет он благословенным летом
И тишиной, что высится, дрожа,
И вся струится воздухом согретым.

И в памяти — сквозь грохот, пыль, тоску –
Еще лежит молчанье той долины,
Как на ладони в розовом соку
Светящаяся ягода малины.

Вот свежий пень и щепок след:
Здесь ясень мой срубили.
Стоял он много тихих лет,
Крепчая в стройной силе.

И, так спокойно сожжены,
Золой распались жгучей
Все сорок три его весны
И осени летучих.

Мой друг, — с покорной простотой
Тепло отдавший людям,
Теперь твой дух за той чертой,
Где все мы вместе будем.

Теперь ты в облачном саду,
Где жечь и резать — нечем,
И я иду к тебе, иду
Для неразлучной встречи!

Серый блеск ноября в лесу,
Желтой глиной скользят откосы,
И дождя студеную россыпь
Обронила ель на лису.

Рыжим огненным языком
Прометнулась она без звука
Меж стволов серебряных бука,
Где ей каждый корень знаком.

На тропинке мокрой стою,
А во мхи, в ледяную жижу,
Окунул простуженный рыжик
Безнадежно шляпку свою.

Дождь, туманы лесных дорог, —
Я недвижно сливаюсь с ними,
Я свое забываю имя
И роняю — как шишку в мох.

Холод, ветер… А у нас в Крыму-то
У кустов – фиалок бледных племя,
И миндаль, как облако раздутый,
Отцветает даже в это время
Там, над морем. А у нас в Стамбуле
По террасам над Босфором синим
На припеке солнечном уснули
Плети распушённые глициний, –
Разленилось. А у нас в Белграде,
Хоть ледок еще по лужам прочен,
Но вороны с криком гнезда ладят,
И трава пробилась у обочин
Тех тропинок… А у нас в Тироле
Мутный Инн шумит в весеннем блеске,
И в горах, где дышится до боли,
Зацветают вереск и пролески.
И стоит сквозной зеленый конус
Лиственницы нежной на пригорке.
До нее я больше не дотронусь,
Не поглажу. А у нас в Нью-Йорке…