Лидия Алексеева - Горькое счастье: Собрание сочинений

У тайны воскресения
Стоя потрясена –
Земля моя весенняя,
За что ты мне дана?

Земля моя, зеленая
Звенящая земля,
Любовь неразделенная,
Но лучшая моя!

На весенних кленах даже листьев нет,
Только красноватый неумелый цвет.

Не трепещет тенью серых веток взмах
И морщин слоновых лепка на стволах.

Под высоким солнцем медленно иду,
Ощущая радость остро, как беду,

И родство с косулей, крокусом и тлёй –
Кровное со зверем, травное с землей.

На небе туч лиловый груз,
По саду дробный шелест градин, –
А хрустко взрезанный арбуз,
Как иней розовый, прохладен.

Когда же молнии косой
И быстрый трепет громом ахнет,
Не то арбузный сок грозой,
Не то гроза арбузом пахнет.

Слетает легкий лист один,
За ним другой и третий тоже:
Их ветер вдруг освободил,
Но возвратить уже не может.

Летят, потерянно кружась,
Кренясь, взметаясь и вращаясь,
К высокой ветке обращаясь, —
Еще хоть раз. Еще хоть раз.

Но ветка в солнечном тумане
Над обреченными земле —
Всё выше, выше, всё желанней,
Всё невозможней, всё милей.

Речка чернеет в снегу,
Льется муаром под лед,
Что-то звенит на бегу,
Что-то поет.

Солнце снега припекло,
В искорках потный сугроб,
Хрупких сосулек стекло
О землю хлоп!

Вербы цветут веселей,
Ширятся лужи синей, —
Скоро на волю земле —
Радуйся с ней!

Я липовый лист в лесу сорвала
И с ним опустилась к земле, в траву.
Хвала тебе, мир весенний, хвала
За то, что я в солнце твоем живу!

И сыростью сочной несло с земли,
Комочки шуршали в моей горсти:
И мы зеленели, и мы цвели,
И, может быть, будем опять цвести.

Коснется нас мудрой рукой Творец —
И в жизнь облекается серый прах;
И ты, и земля, и лист, и скворец —
Мы все только глина в Его руках.

И горестно только время разлук,
И страха священного не побороть,
Когда вдохновенным касаньем рук
Нам новую Мастер готовит плоть.

Мокрым камнем пахнет водопад,
Пенный шум висит в ущелье узком,
И слюдой дробленою блестят
Повороты каменного спуска.

Я иду на стройный этот шум,
Окунаюсь радостно и жадно
В легкий холод пыли водопадной
И бурлящей музыкой дышу.

Держит еще упрямо
Жизни ушедшей тлен
Над прогорелой ямой
Прямоугольник стен.

И меж следов коровьих,
Сорных пахучих трав
Зреет еще крыжовник,
Тускло-румяным став.

Тлена не замечая,
Щурясь на самолет,
Мальчик-пастух, скучая,
Ягоды в полдень рвет.

Слушай, Жизнь! Меня, твою родную,
Тоже где-то в мире сохрани, —
Я тебя к стихам моим ревную.
Я уйду — останутся они.

Ими полны многие страницы —
Легкий нержавеющий сосуд, —
Чей-то с ними взгляд соединится,
Чьи-то губы их произнесут…

Я беру лицо твое в ладони:
Посмотри и улыбнись опять.
Неужели ты меня прогонишь,
Словно невнимательная мать?

Мне недолго пить красу земную,
Но пока я вижу и дышу —
Я тебя, любимая, ревную
Даже к моему карандашу.

Это было… Нет, уже не помню дат:
Это было двадцать лет тому назад.

Стих недавно эскадрилий тяжкий гул,
Мир еще не все воронки затянул,

И, споткнувшись на пороге перемен,
Наше прошлое дало смертельный крен:

Наш корабль прилег устало на волну
И пошел со всей поклажею ко дну.

С нами ж дивные свершались чудеса —
Нас небесные спасали пояса, —

И — не нужные ни другу, ни врагу —
Вот стоим на безымянном берегу.

Все заботы, сожаления и страх
Мы сжигаем на спасительных кострах.

Наша жизнь еще пустынна и вольна,
Наши где-то утонули имена.

Так чудесна бесприютность и легка,
Как несущиеся в небе облака.

Только нас, увы, заметили с земли
И отправили за нами корабли.

Снова вьется муравьиная стезя,
Снова в небо неоглядное нельзя, —

И лишь память потаенная остра
О блаженной невесомости костра.

Говорят: «Пора привыкнуть. Что ты
Смотришь, как дитя на карусель,
Как баран на новые ворота,
На обыкновеннейший апрель?»

Но, идя тропой навстречу маю
В легковейном вишенном снегу,
Я вполне барана понимаю —
К чудесам привыкнуть не могу.

Снова весенние фокусы:
Прямо из зимней земли
Нежно-лиловые крокусы
Вылезли и расцвели.

Что же из этого следует?
Критик нахмурился тут.
…Следует? Бог его ведает!
Фиалки, пожалуй, пойдут.

Сеется редкий дождь,
Солнце сквозит за ним –
Позолотило рощ
Серокудрявый дым.

Робкую тень мою,
Под ноги бросив мне,
Отняло вновь. Стою
В пасмурной тишине.

Капли щекочут лоб,
Словно и я жива.
Вот и опять светло —
И подросла трава.

Пусть шорох желтого листа
Смиреннее и суше стона, —
Но кровь зеленая чиста,
А смерть легка и благовонна.

И столько мудрой простоты
В ветвях, подъятых к небу строго,
Как будто ветви и листы
Не солнцу молятся, а Богу.

Ветер дергает зонтик из рук
В моросящий снежинками холод,
Треплет полы унылых старух:
Он, как дети, стремительно-молод.

Им он — облака свежий глоток
И весны безрассудный предвестник,
Первый белый озябший цветок,
Первых птиц позабытые песни…

Ветер, ветер, — прости мне вину,
Что, от слез леденящих слепая,
Я в твою молодую волну
Осторожной старушкой ступаю!

Нет, в ней разрыва нет
И даже узелков,
В той нити, что на свет
Вела из детских снов.

И это я в игре
Касаюсь ворса лбом
На вытертом ковре
На серо-голубом.

И это схвачен мной
У мокрых скал морских
Подброшенный волной
Мой самый первый стих.

И это отдан мне
Весь мир из Божьих рук,
И я стою в окне
Вагона всех разлук.

Старушечья скамья
И стайка воробьев…
И там, должно быть, я –
Не вижу без очков.