Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

Эх. Не похож я на людей
Из восемнадцатого века!

Ох. Не похож, я на людей
Из девятнадцатого века!
И не похож я на людей…

Я непохож на человека.

Я слышу речь твою, германец:
Не скрыться демону в пиджак,
Ведь он врывался в Рим, засранец,
Валя скульптуры. Просто так.

Без готики средневековье —
Мальтийской птицы пустословье.

Хоть правда вылезай из кожи,
(Без Божьей воли не дай Боже)
Ан непохожи мы на тех,
Чей первородный скрыт в нас грех.

А ведь из речи пустоцветной
Твоей все делали оне!
Да как-то что-то незаметно
Ушло, оставшись в старине.

Ты, друг мой, шрифт. Весь бег каретки
В тебя ни буквы не привнес.
Живой ответ на свой вопрос.

А нас бы
Не узнали предки,

Им наша речь была б дика,
И, поглядев привычки наши:
«Нева ли эта, брат, река?» —

У Петропавловки на пляже
Они б спросили,
И Шмелев

Опешил бы в Замоскворечье.

Из их (сегодня странной) речи
Ве Ве Набоков горстку слов
Надыбал кое-как.
Но кто же

В России так заговорит!
(Когда б нашелся инвалид —
Его попросят из прихожей.)

Как пусто.
Как, увы, светло.
Не заучил никто урока;
Лишь бьется мотылек в стекло —
И звук его похож на Блока.

Зачем бежишь сквозь Рим, засранец,
Валя скульптуры? Просто так?
Гусь лапчатый, американец.

Не скроишь пошляка в пиджак.
Камар мальтийский, да слоновье
Без готики средневековье.

Ты лишь ответ на свой вопрос.
Ты туп как шрифт. Что бег каретки?
В тебя не буквы он не внес.
А нас бы не узнали предки.

Им эта речь была б дика,
И поглядев привычки наши:
«Нева ли эта, брат, река?» —

У Петропавловки на пляже
Они б спросили,
И Шмелев

Опешил бы в Замоскворечье.

Из их (сегодня странной) речи
Ве Ве Набоков горстку слов
Надыбал кое-как.
Но кто же

В России так заговорит!
(Когда б нашелся инвалид —
Его попросят из прихожей.)

А ведь из речи пустоцветной
Твоей все делали оне!
Да как-то что-то незаметно
Ушло, оставшись в старине.

И не похож я на людей
Из восемнадцатого века!

Ох. Не похож я на людей
Из девятнадцатого века!
И не похож я на людей…

Я не похож на человека.

Как пусто.
Как, увы, светло.
Не заучил никто урока;
Лишь бьется мотылек в стекло —
И звук его похож на Блока.

Мишурно, сумбурно —
Бакхий звучит!
Вальсова талия в пальцах дрожит.
Профиль – так сказочен, голос – так чист,
Запах волос – иностранная жимолость!

…Вычурно, вычурно —
Легкой стопой!
Раз-два-три. Раз-дв а-три – с болью тупой.
С музыкой. С музыкой. С музой слепой!
Бал! Девочка. Тапочек скрипнул, Бог мой,
Бал, девочка. Тапочек скрипнул.

Танцуй!
Эта жизнь коротка —
Так танцуй!
Целуй
В эту паузу сладко,
Ревнуй
К отжившему. Страшному. Такт. Снова такт
Пропущен. Все правильно. Именно так:
Беснуйся: («Играйте же дети…») Плэй Гэймз!
(Визауг-визаут-визаут зэ нэймз)
Мы – вербы. Мы – сербы. И наша страна —
Одна за другой мировая война.

И – (пауза в такте) – одна-за-другой!
И – (пауза в такте) – мой-шарф-голубой!
О, вербная веточка. Скорбная ночь…
О, деточка. О, моя дочь:
Беснуйся. Беснуйся. Твой идиш упрям —
Славянское гетто. (Шум. Гам. Чевинг гам).

Рисовка пленительных губ (пропуск здесь
Как будто в них пауза есть)
Как дверь приоткрытая.
В двери едва
Слышны иногда Ярославны слова…

Поехать как всегда на дачу
Дух яблонь в тишине вдыхать:
Меж двух берез гамак качать,
Отбросит сетка тень. А дальше,

Над ней застелят кроны синь —
И ветер прошумит, играя
Там, в вышине. В ветвях, вздыхая,
И ерунду шепнув, вблизи
Уснет. По длинному стволу
Легонько белка, вниз сбегая
Процокает. И нежный слух
Уловит шевеленье мая,

И жар летающих ветров
Представится воображенью,
(Что выше речки и холмов),
Хранящий ангельское пенье;

Туманом воды залиты;
С утра волшебная прогулка
(Мечты, высокие мечты, простые белые цветы)
И козы в глубине проулка,

Пляж – сырость досок; и в песке
Шкетов десятка полуголых;
И гомон девушек веселых
С малиной, сжатой в кулачке.

Мне кажется, тебе коровы не хватает,
Звонящей выменем – как православный Храм,
Которая по заливным проходится лугам:
Так статна и горда. Так томно обрывает

Трав бубенцы и струны. Клевер по росе,
Качающийся по неведомой причине,
(А то – для красоты) сорвет понуро зев,
Пастух, как к тучам Зевс,
Привык к чужой скотине.

Рассвет Москва-реки: да разве ж то рассвет?
Пусть мы и радуемся тишине над нею, —
В звездах светящихся рубин. А смысла нет,
Моторов первых голос катится, пьянея, —

Замена утреннему разговору стад,
И медленных ботал молитвенному звону.
Обманчива Москва. Наобещает: Сад,
А выйдет – камушки, да голые балконы.

И с голоду на них народ разводит коз,
И козы эти лгут хозяевам глазами,
Что счастливы они, забывши про покос;
Про поле – полное хрустящими листками.

Рыданья петухов застенчивы и гулки.
(Физиология. Не возразишь им: скот).
…От утреннего сна оправишься, берет
Ленивая рука для буднишной прогулки
И для готовности к обыденному дню
Вначале турочку: чтоб выпить чашку кофе,
Затем – нож: (с хлебом сыр – возможности меню)…
Впрочем… Ведь крест Кремля есть память о Голгофе.

(Затем косметику. Смешав цвета – теней:
Чтоб быть неузнанной, помады «круть-круть донце».
Пусть рот твой сделался и ярче, мне грустней.
Час. Час забот – о встречном всяком пошехонце.

Уместен здесь повтор? (Я разумею: первой
Строфы?) Пожалуй что: в начало загляни.
Я подожду тебя с улыбкой суеверной:

Я описания люблю, уж ты поверь —
Сентиментальны и притягивают. Впрочем,
От них стихи грустней. Грустнее, чем теперь?
А хочешь по полю ее пущу, чтоб очень
Заря медлительно текла: как молоко
Блестит из глечика струею неподвижной?
Зима студена. Наволоки далеко.
Ну что тебе, дружок, в моей забаве книжной?

Ты завела себе собаку и кота;
И в банке держишь ты двух мышек невиновных,
Напоминающих мне нас. И банка та
Ждет результата игр известно-безусловных.

Собака глупо нянчит куклу за щенка.
Все в общем дорого. Хоть мясо с рынка свеже —
Цена кусается. Всю ночь Москва-река
Спит. Ночью спится всем. Мне только реже.

На вот души моей медлительный рассказ;
Моей души, что так промчалась,
Гонясь за телом через множество украс,
И оказалась. О-ка-за-лась.

На русском языке, где слово я нашел.
Словечко, как с собой свиданье,
Я в одночасье приобрел
К себе, как к девушке любимой опозданье

В том одночасье: что есть тело для меня;
А тело есть – читай: несчастье.
Мой грубый друг. Тебя с собою не виня, —
Зовусь я нынче Одночасье.

И боль моя тиха, так тише мук Христа —
Что в одночасье мне
Так кажется проста,
Как на жене чужой ночнушка.
(Грех смертный сотворив,
Как ангел спит она).
Не смята лишь моя подушка,
Ведь Одночасье недостойно даже сна.
Любовь крошится, как старушечья горбушка.
Ночь белая! Как ты для глаз души черна.

Я, Оля, пил, конечно неспроста.
Я до Москвы не пил – хоть рядом пили.
Меня ведь здесь в метро дубинкой били
И называли, Оля, лимита.

А жил я не за пазухой Христа,
В чужой квартире. Из меня лепили
Мужского Галатея. Те места,
Что отличались, боги сохранили.

И здесь, и в Петербурге я чужой,
Как летчик самолета над тайгой,
Как беженец столиц, бомж-небожитель.
И вот вхожу к тебе, оправив китель.

Прости, что этот стих был прост, как чох.
Зато вилял хвостом, как кабыздох.