Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)
Баллада состязания в Москуа
Je meurs de soif auprès de la fontaine.[21]
F. VillonМосква убьет меня, занявшись этим,
Но – Дух Святой! – дай не повесить рук.
Я, если буду жив, услышу звук
И, подражая, буду дольше жить на свете.
А дома у черемух зреет плод,
И каждый из цветов свой корень в дерн вонзает!
В испарине Гефест – синице клюв кует!
Со стоном крепкий дерн былинка расщепляет.
Там, дома, греет шерсть на солнце крот,
И слепота сладка. Страданья сок медовый:
Тепло по ребрышкам до мозжечка слепого,
И Журавля Валторна Сольная Поет.
Там грезы затвердит земля и небосвод,
Там землю ласточки из плоти добывают
И гнездышек своих от взоров не скрывают,
Капель у века позвонки сечет.
Там выпестован свет из гибели снегов,
Там, дома, рождена пчелиная любовь,
Там белизна черемух – смерти пораженье,
Как громовые над морями трели,
Там слезы ястреба орлиный клекот бьет,
И дерн разодранный дрожит от напряженья,
И Журавля Валторна Сольная Поет.
Там, дома, в перьях грудь, там кисти рук взлетели,
Цинга в лесной глуши сворачивает ели.
…Здесь до крота нет дел, но убежать от зла бы:
В смиренье с русских хор соленый дождь закапал,
Там – Журавля Валторна Сольная Поет.
А здесь принцесса на любовь плюет,
Москва сильней. Кто спорит. Но и мы не слабы.,
И Журавля Валторна Сольная Поет.
К Евтерпе
Евтерпа, без Тебя развратно;
Горенко[22]! – А с Тобой светло:
Ты продавила аккуратно
Мое зеркальное стекло…
«Мы нынче Господа: господский слышишь визг? —
Все пьяны вдрызг.
И все танцуют. Ты пришла босая,
Что ж, поболтаем, – шоколад кусая?
Вот же – и наше поколенье перед Ним равно.
Видишь – и я взращен столетьем церебральным.
И нынче Пушкин в моде. Грезят «брегом дальним».
Да, что же я? – Давай посмотрим заодно
Под елкой ангельчика
Со звездой сусальной.
Русалка
Баллада
Посвящается легкому ветру по имени «Бриз»[23]
По волнам летит под парусом внушительно наш бриг
Море режет, пена брызжет в пух и в прах.
Вдруг увидела братва – плывет русалка на волнах:
Гребешок в косице, зеркальце в руках.
– Вот так черт! – провозгласил девятилетний юнга Джин, —
Это к буре. Нет везения, братва!
– Экий случай, – загрустил наш молодой гардемарин, —
Не дождется молодая ведь жена.
Юнга вставил: «Мать моя едва жива».
– Что поделаешь, – сказал седой наш, старый капитан. —
Я скверней приметы не слыхал, друзья.
Я не я, но, видимо, мы все пойдем ко всем чертям,
Если честно, так и думаю я.
Пусть, однако, торжествует Сатана,
Пусть играет с нами бешено волна.
Пусть, как колокол, луна качается туда-сюда,
Все же в море ходит кто-нибудь всегда.
Так закончил он. И шквал нагнал внушительный наш бриг,
И залил соленой глотки нам водой.
Помнится, как хрустнул бриг, и затонул в короткий миг;
А случилось все из-за русалки той.
Ленинградский тост
Друзьям и девушкам.
За стеною ноет вьюга
В марте, будто в январе.
Вспомним! – Братцы, женщин юга
В золотистой кожуре.
Все как у всех.
Битва цветов
После драки кулаками не машут.
Из ГомераНадоела жена. Стояла весна
В лесу, под лучами горячих глаз.
Ирис деревенской ромашке дарил
Пыльцу королевских ласк.
«Ах, ромашка, ты так белоснежнонежна,
…Какая весна!
А роза капризная мне не нужна,
Придворная роза,
Притворная роза.
Наш воздух так полон любви, как вина,
Пусть будет она украшеньем стола.
Ты только б цвела!»
Она отцвела и была казнена.
Ирису оставила сына она.
Бастарду был титул барона подарен,
Он вырос и стал не холоп и не барин,
Нирыбанимясо. Драчун. Лоботряс,
И в сомнительных дрязгах погряз.
В тюльпановой стране.
Во сне.
…За то, что изменял жене,
Ее любовником был вздернут на ремне
От брюк Ирис —
Ценитель пива и актрис.
За стол накрытый гости собрались.
Улыбки светских леди пахли сыром,
Блестели жиром.
Был траурный пирог разрезан – с миром.
«Был понесен большой урон,
Четвертый день пустует трон», —
Рододендрон изрек (барон),
известный всюду фанфарон
И фантазер. И фон барон.
Фразер. Позер. – «Я огорчен», —
добавил он, отпив крюшон,
Отъев паштет. – «Но сесть на трон
Уже готов, сменив отца.
Не хлопайте… О, я польщен…
Виконт, подлейте-ка-сь винца…»
И он издал короткий стон.
И краска схлынула с лица.
Кинжал в груди, изогнутый змеей,
И черной крови сгустки – как лягушки
Попрыгали под стол. «Друг нежный мой,
Закрой очаровательные ушки,
Зажмурь глаза: прекрасными глазами
Не нужно видеть губ, седых от пены», —
Лаская ногу выше от колена,
Шептал жене маркиза паж Нарцисс.
«Бастард!» – кричал тем временем маркиз
Де Георгин, придворный чистоплюй,
Пиная труп вельветовой туфлей.
«Долой плебеев – мой девиз», —
Пиная труп, хрипел маркиз,
Трясясь как лист,
Тряс тело он за воротник,
Трещал батист,
Вокруг же бледная толпа,
Тиха
И тишину толпы слегка
Корежил треск воротника.
«Вы мой народ! – Маркиз вскричал,
оставив тело, взяв бокал, —
Вся многоцветная страна!
(Виконт, плесните же вина.) —
Как стану вашим королем,
Так будет голод утолен,
Умрет нужда. И никогда
Мой сын не вспыхнет от стыда:
Мой сын зачат моей женой,
И веселись, народ честной,
Ин вино веритас, народ,
Как Блок сказал. Всяк нынче пьет,
Вся ваша истина в вине.
«Нет. Истина в твоей жене.
Ты глуп – как курица, маркиз,
И стар, и лыс, и всем смешон», —
Сказал изящный паж Нарцисс —
Любимый сон счастливых жен,
В корсажах юных баловниц
Грудями стертый медальон, —
«Как справедливо ты подметил,
Твой сын зачат твоей женой —
Но не с тобою, а со мной,
И это каждый скажет в свете».
– Ты не докажешь этот бред.
– Мон Дьё! И чтобы да, так – нет,
Я – с радостью. Внимайте, слуги,
Любезный друг. В паху супруги
Сыщите родинку с пятак.
– Молчать. Как смеешь ты, сопляк!
Раздеть мою жену, – вскричал Маркиз,
И головою вниз явить народу!
– К чему же сразу головою вниз?
Фи. Нет. У вас не царская порода.
Вам шах и мат. Вы, то бишь ты
Ступай-ка в сад. Бодать кусты.
Как раз хорошая погода.
«Долой плебеев – мой девиз, —
Так промурлыкал паж Нарцисс,
Шныряя взором под вуали, —
Мой господин, маркграф Азалий —
Племяш-кум-свата-короля,
Так он и станет у руля.
Его здесь нет – поскольку здесь
Он очень мог бы быть заколот,
А он не глуп, хотя он молод…»
«Но он заколот, Ваша Честь!» —
С порога гаркнув, герцог Мак
Одернул ярко-красный фрак,
Пылая как вареный рак.
Он видел в том особый смак:
«Ирису я ни кум, ни сват,
Ни сын, ни брат, так не беда:
Есть у меня отряд солдат;
И Божьей милостью, госп-да
Трон я добуду без труда».
Когда потухла драка, в полумраке
Пять рыцарей, потрепанные в драке —
Пиная зло огрызки ног и шей,
Срубая тупо хрящики ушей,
Об кудри дам кинжалы вытирая,
Сходились – кто чихая, кто хромая, —
Кто рану матеря, к дубовому столу,
Где налили победные бокалы,
Сказали тост и выпили их вяло,
И разыскали нехотя в углу
(на каменном полу, от крови слизком)
Большую голову с порезанной щекой,
Что час назад носил столь высоко
Их герцог. Мак. Чтоб уронить так низко.
Смолчали. «Господа, для вас записка», —
Вошел Пион – седой горбун-лакей,
Держа в руках папирус с вензелями.
«Прочти, старик». – «Извольте: объявляю
Собравшимся в просторный этот зал,
Сидящим за столами с кислой миной:
Вино, что выпито, я заказал
Заранее на день моих поминок.
Наследнички. Пусть трон не манит вас,
Вы позабудьте мелочные склоки;
Друг друга страстно расцелуйте в щеки:
Вино отравлено. Вы все помрете в час,
Когда лакей прочтет вам эти строки.
Тут подпись: Божьей милостью король
Ирис Большой». Журчала тихо кровь,
Жужжали мухи;
И их жужжаньем заглушались крови звуки.
В саду росисто следующее утро.
В беседку девочка взошла. Златые кудри.
И собрала завядшие цветы,
«Ой» будто кем-то сорванные грубо,
Да по полу рассыпанные. Губы
Шептали: «Ай, гвоздичка, здесь и ты.
Флокс, ты проказник, ты, повеса Георгин,
Мне все милы. Всех хочется погладить».
Цветов касаясь, золотые пряди
С них падали. Вот кто здесь властелин,
Краснющий мак! Мам! Посмотри! Мам! Диво!
Мам, а давай поставим их красиво
На папин стол, он чтобы не кричал.
У розочки-бедняжки стебелек
Сломался. Ведь она же недотрога?
Давай, мам, пусть живут, ну хоть часок
Еще хотя немного»…
Сейчас нашлись деньги на книгу, дописанную и сложенную 4 года назад, и создано издательство, которое может выпустить книгу.