Генрих Гейне - Лорелея (сборник)

Холодной полночью глухой
Бродил я в лесу со своей тоской;
Деревья тряс, чтоб они не спали, —
Они головой с состраданьем качали.

Самоубийц хоронят
В скрещенье двух дорог;
Цветок растет там синий,
Тоски предсмертной цветок.

В скрещенье дорог стоял я,
Безмолвен и одинок.
В сиянье лунном качался
Тоски предсмертной цветок.

Путь мой мгла ночная метит,
Сумрак стелется вокруг
С той поры, как мне не светит
Свет очей твоих, мой друг.

Золотые, закатились
Звезды прелести живой,
Бездны темные раскрылись, —
Ночь, прими меня, я твой!

Мне мгла сомкнула очи,
Свинец уста сковал,
Застыв и цепенея,
В могиле я лежал.

Не помню, был ли долог
Мой мертвый сон, но вдруг
Проснулся я и слышу
Над гробом чей-то стук

«Быть может, встанешь, Генрих?
Зажегся вечный день,
И мертвых осенила
Услады вечной сень».

Любимая, не встать мне —
Я слеп и до сих пор:
От слез неутолимых
Вконец померк мой взор.

«Я поцелуем, Генрих,
Покров сниму с очей;
Ты ангелов увидишь
В сиянии лучей».

Любимая, не встать мне —
Доныне кровь струей
Течет еще из сердца,
Что ранено тобой.

«Тебе я руку, Генрих,
На сердце положу,
И мигом кровь уймется,
Я боль заворожу».

Любимая, не встать мне —
Висок сочится мой:
Его ведь прострелил я
В тот день, как расстался с тобой.

«Я локонами, Генрих,
Прикрою твой висок,
Чтоб кровь не шла из раны,
Чтоб ты подняться мог».

И голос был так нежен —
Лежать не стало сил:
Мне к милой захотелось,
И встать я поспешил.

И тут разверзлись раны,
И хлынула струя
Кровавая из сердца,
И – вот! – проснулся я.

Для старых, мрачных песен,
Дурных, тревожных снов, —
О, если бы громадный
Для них был гроб готов!

Я собираюсь что-то
Еще в него сложить;
И бочки в Гейдельберге
Он больше должен быть.

И дайте мне носилки,
Чтоб были в полный рост;
Им быть, пожалуй, надо
Длинней, чем в Майнце мост.

Двенадцать великанов
Зовите же поскорей,
Чтоб кельнского Христофора
Был каждый из них сильней.

Пусть гроб снесут они к морю,
Опустят до самого дна;
По гробу и могила
Огромной быть должна.

А знаете, на что мне
Огромный гроб такой?
Любовь я уложил бы
И горе на покой.

В этой жизни слишком темной
Светлый образ был со мной;
Светлый образ помутился,
Поглощен я тьмой ночной.

Трусят маленькие дети,
Если их застигнет ночь;
Дети страхи полуночи
Громкой песней гонят прочь.

Так и я, ребенок странный,
Песнь мою пою впотьмах;
Незатейливая песня,
Но зато разгонит страх.

Не знаю, что значит такое,
Что скорбью я смущен;
Давно не дает покоя
Мне сказка старых времен.

Прохладой сумерки веют,
И Рейна тих простор.
В вечерних лучах алеют
Вершины дальних гор.

Над страшной высотою
Девушка дивной красы
Одеждой горит золотою,
Играет златом косы,

Златым убирает гребнем
И песню поет она:
В ее чудесном пенье
Тревога затаена.

Пловца на лодочке малой
Дикой тоской полонит;
Забывая подводные скалы,
Он только наверх глядит.

Пловец и лодочка, знаю,
Погибнут среди зыбей;
И всякий так погибает
От песен Лорелей.

Не радует вешнее солнце
Смущенную душу мою:
У старых развалин, под липой,
Один я печален стою.

Как ярко блестит под горою
Лазоревой гладью река!
Плывет по ней лодка; далеко
Разносится песнь рыбака.

А там, за рекою, пестреют
Под ясной улыбкой небес
Сады, и беседки, и дачи,
И люди, и стадо, и лес.

Вон девушки берегом идут
К зыбучему плоту с бельем;
Вон мельница шумно трудится
И сыплет алмазным дождем.

Вон древняя, ветхая башня
И будка у старых ворот;
Солдатик в нарядном мундире
Там ходит и взад и вперед.

Играет ружьем он – и ярко
Сверкает на солнце ружье…
«На пле́-чо! на кра-ул!» Солдатик,
Прицелься ты в сердце мое!

Я плачу в лесу безнадежно, —
А дрозд спорхнул с высоты
И мне поет так нежно:
«О чем тоскуешь ты?»

«Спроси, дружок, об этом
Своих же братцев, стрижей,
Хитро гнездившихся летом
У окон милой моей».

Сырая ночь и буря,
Беззвездны небеса;
Один средь шумящих деревьев
Молча бреду сквозь леса.
Светик далекий кажет

В охотничий домик путь;
Мне им прельщаться не надо,
Ведь скучно туда заглянуть.

Там бабушка в кожаном кресле,
Как изваянье, страшна,
Слепая, сидит без движенья
И слова не молвит она.

Там бродит, ругаясь, рыжий
Сын лесничего взад и вперед,
То яростным смехом зальется,
То в стену винтовку швырнет.

Там плачет красавица пряха,
И лен отсырел от слез;
У ног ее с урчаньем
Жмется отцовский пес.

Когда на дороге, случайно,
Мне встретилась милой родня, —
И мать, и отец, и сестрица
Любезно узнали меня.

Спросили меня о здоровье,
Прибавивши сами потом,
Что мало во мне перемены, —
Одно, что я бледен лицом.

О тетках, золовках и разных
Докучных расспрашивал я,
О маленькой также собачке,
С приветливым лаем ея.

Спросил, между прочим, о милой:
Как с мужем она прожила?
И мне отвечали любезно,
Что только на днях родила.

И я их любезно поздравил,
И нежно шептал им в ответ,
Прося передать поздравленье
И тысячу раз мой привет.

Сестрица промолвила громко:
«С собачкой случилась беда:
Как стала большою, взбесилась, —
Утоплена в Рейне тогда».

В малютке есть с милою сходство:
Улыбку ее узнаю, —
И те же глаза, что сгубили
И юность, и душу мою.