Всеволод Рождественский - Стихотворения

Погасла люстра, меркнут ложи,
И руку поднял дирижер.
Так упоительно похожий,
Вздохнув, загрохотал собор.
Отеческое било снова Гудит.
Чугунная гроза
Идет и нежно, и сурово.
Я вздрогнул и закрыл глаза.
Так только в детстве и бывало
Под перезвон колоколов:
Кумачный полог, одеяло
Из разноцветных лоскутков.
Окошко настежь, вянут травы,
Толкутся мошки на дворе,
И пыльный полдень плавит главы
За Тихвинкой в монастыре.
Когда-нибудь узлом поэмы
Ты станешь, тихий город мой,
Сам узел Тихвинской системы
Стянувший крепкою рукой.
Здесь, скукой творческою смята,
Душа моя изнемогла.
Здесь Римский-Корсаков когда-то
Запоминал колокола.

О садах, согретых звездным светом,
Горестно и трудно мы поем.
Оттого-то на пути земном
Ангелы приставлены к поэтам.

Водят, как слепых или детей,
И, неутомимые скитальцы,
Слышим мы внимательные пальцы
Милых спутников в руке своей.

Ангел неразумный и простой,
Никогда не знающий, что надо,
Верю, будешь ты моей женой,
Легкой девушкой земного сада.

Для земных неповторимых дней
Уходя от звезд и райских клавиш,
В бестолковой комнате моей
Пыль сотрешь и вещи переставишь.

А когда услышишь сквозь века
Мерный ветер этой жизни сирой,
Гибкая, в пылающих руках
Станешь человеческою лирой.

Был я слеп, но сын мой, наконец,
Всё поймет, испепеленный светом,
И про то, чего не знал отец,
Скажет, потому что стал поэтом.

Ненасытен и многоочит
Будет он, как полная лампада.
В этом жизнь. И бог меня простит,
Если говорю не так, как надо!

Друг, Вы слышите, друг, как тяжелое сердце мое,
Словно загнанный пес, мокрой шерстью порывисто дышит.
Мы молчим, а мороз всё крепчает, а руки как лед.
И в бездонном окне только звезды да синие крыши.

Там медведицей белой встает, колыхаясь, луна.
Далеко за становьем бегут прошуршавшие лыжи,
И, должно быть, вот так же у синего в звездах окна
Кто-нибудь о России подумал в прозрачном Париже.

Больше нет у них дома, и долго бродить им в снегу,
Умирать у костров, да в бреду говорить про разлуку.
Я смотрю Вам в глаза, я сказать ничего не могу,
И горячее сердце кладу в Вашу бедную руку.

Привычные покинув стены,
Клуб, погруженный в сонный транс,
Пять краснощеких джентльменов,
Кряхтя, влезают в дилижанс.

О члены Пиквикского клуба!
В какую глубину невзгод
Из домика под тенью дуба
Вас любопытство поведет?

Встречая фрак темно-зеленый
Усмешкой плутоватых глаз,
Почтительные почтальоны
Слегка поддерживают вас.

И, доверяя почве зыбкой
Жизнь драгоценную свою,
Зевнув, с блаженною улыбкой
Отходите вы к забытью.

Вспотевшим позволяя шляпам
Сползать на загорелый нос,
Ответствуйте неспешным храпом
Бичу и шороху колес.

Вас из-за пыльной занавески
Разбудит радостный рожок,
Когда на холм в июльском блеске
Взбежит курчавый городок.

О, сколько, сколько добрый гений,
Почтовых погоняя кляч,
Сулит дорожных приключений,
Рассказов, встреч и неудач!

А где-то за конторкой Сити,
Вихрастый, с продранным локтем,
Голодный клерк вам нить событий
Плетет всю ночь, скрипя пером,

Чтоб можно было улыбнуться
И в душном мире торгаша,
Пока свеча плывет на блюдце,
А мыши возятся, шурша.

На палубе разбойничьего брига
Лежал я, истомленный лихорадкой,
И пить просил. А белокурый юнга,
Швырнув недопитой бутылкой в чайку,
Легко переступил через меня.

Тяжелый полдень прожигал мне веки,
Я жмурился от блеска желтых досок,
Где быстро высыхала лужа крови,
Которую мы не успели вымыть
И отскоблить обломками ножа.

Неповоротливый и сладко-липкий
Язык заткнул меня, как пробка флягу,
И тщетно я ловил хоть каплю влаги,
Хоть слабое дыхание бананов,
Летящее с Проклятых островов.

Вчера, как выволокли из каюты,
Так и оставили лежать на баке,
Гнилой сухарь сегодня бросил боцман
И сам налил разбавленную виски
В потрескавшуюся мою гортань.

Измученный, я начинаю бредить,
И снится мне, что снег идет в Бретани
И Жан, постукивая деревяшкой,
Плетется в старую каменоломню,
А в церкви слепнет узкое окно.

Нет, не Генуя, не Флоренция,
Не высокий, как слава, Рим,
Просто маленькая гостиница,
Где вино ударяет в голову,
Где постели пахнут лавандою,
А над крышей — лиловый дым.

Прогуляем с утра до вечера…
Выйдет Вега — условный знак,
При свечах подадут яичницу,
Мы смеемся, читаем Пушкина,
Отвернется сосед — целуемся,
И по узкой скрипучей лестнице —
Кто скорей — взбежим на чердак.

Платье, солнечное, как облако,
Соскользнуло, и, вся в луне,
Ты прижалась, неутолимая,
Перепутала наши волосы…
Вся любовь моя солнцем выпита,
Пей и ты золотую лень!

Встанет месяц над черепицами,
И тогда мы заснем, и к нам
Постучатся не раньше завтрака.
Дилижанс затрубит на площади,
Ты махнешь платком, дернут лошади.
Снова горы и виноградники…
Здесь сегодня, а завтра там…

Легкомысленности милый гений,
Как с тобою дышится легко!
Без измен, без нежных приключений
Кем бы ты была, Манон Леско?

Бабочка, ты вся в непостоянстве,
«Завтра» — вот единый твой закон,
Роскоши, тюрьмы, почтовых странствий
Пестрый и неверный «фараон».

О, как трогательно ты любила!
Сердце на холодном острие
Не тебе ль пылавшим подносила
Шпага кавалера де Грие?

И от поцелуя к поцелую
Розой ты тянулась, горяча.
Вот и я люблю тебя такую —
С родинкой у левого плеча.

Как не зачитаться вечерами,
Если в душном воздухе теплиц
Пахнет старомодными духами
С этих легкомысленных страниц!

О, прорезь глаз наискосок,
И легкость шубки серебристой,
И бархат капора, и льдистый,
Мутнее золота, зрачок!

Как пчелы, губы на ветру
До капли выпьют вдохновенье.
Я и улыбкой не сотру
Их горькое напечатленье.

Всё буду помнить Летний сад
И вазу, гордую, как дева,
На красном цоколе, налево
От входа, где орлы парят.

Один, совсем один, за письменным столом
Над неоконченным я думаю стихом.

Он вычертил зигзаг по снеговому полю,
Уже пропитанный чернилами и болью,

И, страстной горечью над буквами дыша,
Торопит их разбег бескрылая душа.

Слова измучены пророческою жаждой,
И тот, кто с ними был в пустыне хоть однажды,

Сам обречен тебе, неугасимый свет
Таинственных имен и ласковых планет.