Всеволод Рождественский - Стихотворения
Это было трудное, но вместе с тем и прекрасное время ни на минуту не угасавших надежд на то, что жизнь, завоеванная в борьбе, должна принести счастье и отдых Советской Родине.
Воинская часть, в которой я служил, входила в состав Петроградского гарнизона, и это давало мне возможность не порывать связи с литературной средой. Вхождение в нее началось много раньше, и тут я обязан поистине счастливому стечению обстоятельств. Еще к первому курсу университета относится мое знакомство и сближение с семьей А. М. Горького, где мне довелось стать студентом-репетитором. Почти два года, проведенные под гостеприимной горьковской кровлей, оказались по сути моим вторым университетом.
Всегда сочувственно относившийся к молодежи, к ее творческим начинаниям, Алексей Максимович привлек меня в 1918 году к сотрудничеству в основанном им издательстве «Всемирная литература». И с этого началась моя работа поэта-переводчика. Здесь же произошло и знакомство с А. А. Блоком, общение с которым считаю одним из самых значительных событий жизни. А годы первых пятилеток стали временем накопления жизненного и творческого опыта. Решающую роль сыграли и странствия по родной стране, когда мне пришлось быть непосредственным свидетелем вдохновенного созидательного труда наконец-то вздохнувшей свободно страны.
Я видел опаленные душным июлем приднепровские степи, где в каменных отрогах вырастала казавшаяся тогда гигантской плотина Днепрогэса; в Лорийском ущелье Армении слышал жаркое дыхание цехов медеплавильного завода. Два лета провел с геологами Средней Азин в горах Заилийского Алатау. Видел первый товарный состав, прошедший вдоль казахстанских предгорий по рельсам только что построенного Турксиба. Но главным во всех этих незабываемых впечатлениях были люди, с их новым отношением к труду, к братскому многонациональному в нем содружеству.
Один за другим выходили в эти годы мои сборники — лирическая летопись, вдохновленная самой жизнью. В них были и отклики на события общественной значимости, и природа нашего Юга, Средней Азии, и облик родного города на Неве, и имена деятелей русской национальной культуры, и просто лирика сердца.
С первых же дней Великой Отечественной войны я пошел в народное ополчение, и за четыре года, проведенных на Ленинградском, Волховском и Карельском фронтах, пережил едва ли не самый значительный период своего жизненного пути. Много примечательного прошло перед моими глазами. Довелось быть участником прорыва ленинградской блокады, освобождения Новгорода, форсирования реки Свирь. Видел я и победные салюты у стен московского Кремля.
Годы войны, прошедшие для меня сперва в близких окрестностях Ленинграда, затем в волховских и карельских лесах, в межозерье Ладоги и Онеги, вернули мне ощущение родного Севера, которое в юные годы было заслонено яркими впечатлениями южного моря, кавказских гор и казахстанских степей. В стихи вошла наша скромная северная природа — неистощимый источник любви к родной стороне. Эта тема, как и связанные с нею образы нашего исторического прошлого и народного творчества, стала мне особенно близкой в послевоенные годы. Возможно, этому способствовало то, что у меня всегда было пристрастие к миру красок, форм и звучаний, к тому вечно цветущему саду жизни, где человеку нашей эпохи суждено быть неустанным и взыскательным садовником.
Вот то немногое, что я мог бы рассказать о внешнем движении моей жизни. Но у меня, как у каждого поэта, есть и своя внутренняя биография — мои стихи. Они расскажут лучше, чем мог бы это сделать сам автор, как росла его душа, непосредственно отзываясь на то, что ее волновало и вдохновляло, что хотелось передать людям — друзьям и современникам.
Путь был длинным, и написано было немало. Но сейчас, оглядываясь на прошлое, думается мне, что небольшие стихотворные сборники, малыми тиражами выходившие до войны, только намечали основные вехи дальнейшего творческого роста. Зрелость пришла позднее.
За время войны написаны три книги стихов, лично для меня ценных потому, что жизнь окончательно подвела к основной моей теме Родины и Народа. Это — «Голос Родины» (1943), «Ладога» (1945), «Родные дороги» (1947). За ними последовали «Стихотворения. 1920–1955» — однотомник (1956), «Иволга» (1958), «Русские зори» (1962), «Стихи о Ленинграде» (1963). Детгиз издал книгу «Читая Пушкина» (1959), издательство «Советский писатель» — мемуарную повесть «Страницы жизни» (1962), в которой рассказано о встречах и общении с замечательными людьми, многое определившими в моей литературной судьбе, об А. М. Горьком, А. А. Блоке, С. А. Есенине, А. Н. Толстом.
В эти и предшествующие годы я много занимался стихотворными переводами западноевропейской прогрессивной классики и поэзии наших братских литератур. Написано также несколько либретто к операм, шедшим на сценах музыкальных театров, — в том числе «Декабристы» (муз. Ю. А. Шапорина).
Есть мудрая народная пословица: «Путь дороги не знает». Народ различает понятия «путь» и «дорога». «Путь» для него значительнее, важнее. Он всегда продиктован сердцем и всегда один, меж тем как «дороги» многообразны.
С благодарностью вспоминаю я людей вдохновенного творческого труда, встречавшихся мне за долгие годы, и великие дела моей Советской Родины. Судить о том, как складывался этот путь, мне самому было бы затруднительно. Пусть об этом говорят стихи — лирическое отражение пережитого и передуманного.
<1970>
СТИХОТВОРЕНИЯ
1. «Осень, слякоть, дождик, холод…»
Осень, слякоть, дождик, холод,
Тучи, лужи, тусклый свет.
Хорошо тому, кто молод,
Кто мечтой еще согрет.
Что ему природы горе,
Если грез душа полна!
Солнце, розы, горы, море,
Песни, счастье и весна!
2. «Я тебя давно не понимаю…»
Я тебя давно не понимаю —
Так близка — моя и не моя.
Словно это снится — провожаю,
Горечи и грусти не тая.
Не сказав ни слова ночью вьюжной,
Погляди в глаза — в последний раз!
Всё равно, мы дни делили дружно,—
Что уж думать в этот поздний час!
Вспоминай за дымными годами,
Гордым и безумным не зови,—
Шли мы как с закрытыми глазами
И не берегли своей любви…
3. «Туманят ночи грозовые…»
Туманят ночи грозовые
Мое цыганское житье,
И я люблю, люблю впервые,
О тульская моя Россия,
Сухое золото твое.
За церковью Бориса-Глеба
Краюхой аржаного хлеба
Горячие ползут поля,
И не было синее неба,
Не пахла радостней земля.
4. УТРО («Свежеет смятая подушка…»)
Свежеет смятая подушка.
Лежу, не открывая глаз,
А деревянная кукушка
Прокуковала восемь раз.
Уже высоко солнце встало,
Косым лучом пылится день.
Натягиваю одеяло —
Плотней закутываюсь в лень.
Да как уснешь! Навстречу блеску
Ресницы тянутся давно,
И ситцевую занавеску
Колышет свежее окно.
Идти густыми коноплями,
Где полдень дышит горячо,
И полотенце с петухами
Привычно кинуть на плечо.
Локтем отодвигать крапиву,
Когда спускаешься к реке,
На берегу нетерпеливо
Одежду сбросить на песке
И, отбежав от частокола,
Пока спины не обожгло,
Своею тяжестью веселой
Разбить холодное стекло!
5. ВЕЧЕРОМ
Последний вечер. На прощанье
Мы на балконе, при свечах,
И вздрагивает вышиванье
В твоих замедленных руках.
Смотрю, как шелковые пчелки
Запутались среди листвы.
Поблескивание иголки,
Похрустывание канвы.
А дальше — смутное шуршанье,
И над каймой цветов и птиц
Твое горячее дыханье
Да искорки из-под ресниц.
Всё медленней, всё несвободней
Ложатся пальцы, никнет взор…
Я знаю — грусть моя сегодня
Ложится в пестрый твой узор.
«Давно переступают кони…»
Давно переступают кони,
Луна встает из-за полей,
Но бесконечны на балконе
И шумны проводы гостей.
Со свечками и фонарями
Весь дом выходит на крыльцо,
И за стеклянными дверями
Мелькнуло милое лицо.
В холодный сумрак за колонной,
Пока не увидал никто,
Скользнешь ты девочкой влюбленной,
Накинув второпях пальто.
Порывистый, невольно грубый,
На этих старых ступенях,
Прохладные целую губы
И звезды в ласковых глазах.
И венчик полевой ромашки
(К чему нарядные цветы?)
К моей студенческой фуражке,
Смеясь, прикалываешь ты.
7. ТИХВИН
