Николай Браун - Стихотворения

Я скульптором хотел бы стать в моих
Стихах, берущих мир в свою орбиту,
Чтоб я не только краски, но и форму
В словах послушных мог
   воссоздавать.

Я осязать хочу шероховатость
Березовой коры, земной дороги,
И облака летящего округлость,
И каменную выпуклость горы.

Хочу лепить я мускулы литые
Молотобойца и крыло касатки,
И легкий луч девической улыбки,
И трепетную сдержанность коня.

И я хочу, чтоб созданное мной
Не каменело мертвым изваяньем,
Но чтоб дышало, пело, красовалось,
Живой душой светилось изнутри.

Черчу я свой чертеж.
   Я теорему
Искусства в нем обязан доказать.
Я в нем обязан жизнь раскрыть как тему
И все концы с началами связать.

А жизнь глушит, кружит неразберихой,
Смешав следы начала и конца,
Как лабиринт,
Где лишь маячит выход,
Как черновик,
Где нет еще лица.

Но Архимед, гореньем одержимый,
Стоял склонясь, не видя ничего,
В тот миг, когда копье солдата Рима
Упало тенью на чертеж его.

Мне б так стоять перед любой расплатой,
Чертить чертеж,
Зачеркивая ложь, —
И пусть потом тупой сапог солдата
Сотрет, сомнет, смешает мой чертеж!

Когда ты бог, ты одинок, как бог.
Но если ты — соперник бога, демон,
Ты для людей, для всех земных эпох,
Соблазном был, загадкой, вечной темой.

Дух изнывал, изнемогала страсть
В плену молитв, лампад и послушаний,
И демона ликующая власть
Была запретным знаменем восстаний.

Восстаний тела против тех вериг,
Что душат плоть, смирив ее елеем,
Восстаний мысли той, что каждый миг
Горит святым кощунством Галилея.

Ты, отрешенный, не был одинок,
Гордец, лишенный горней благодати,
Ты стал земным, и гордых духом рати
Отозвались тебе со всех дорог.

И нарастал восстаний грозный гул,
Смешав навек истоки вечных истин.
И, как легенда, в слово ты шагнул
И на полотнах петь заставил кисти.

В войну, когда земля моя лежала
В тисках блокад
И в горечи утрат,
Мне было не до слез и не до жалоб:
Я призван был держаться, как солдат.

Судьба моя была бы горше плена,
Страшнее даже гибели самой,
Когда бы встал хоть на одно колено
Мой стих,
Сраженный хоть одной слезой.

Он клятву дал перед землей и небом,
Солдатским делом жизнь его была.
Он видел смерть,
Но плакальщиком не был,
Какая б горечь сердце ни рвала.

И все мое —
Потери, боль, невзгода,
Бледнело все, как при огне зола:
Шла по земле
Трагедия народа,
Она моей трагедией была.

Два брата было у меня — их отняла война.
Давно забыты их дела, забыты имена.

Один ходил на Колчака, прошел огонь
   и дым,
И на Деникина ходил, и вышел невредим.

Но был эсэсовской рукой с больничной
   койки сбит
И на какой-то там версте расстрелян
   и зарыт.

Другой в атаку вел солдат, Одессу отбивал
И, сталью в голову сражен, к земле навек
   припал.
Припал к весенней он земле, что вся
   в цветах была,
А песня та, что он сложил, одна вперед
   пошла.

Два брата было у меня. Их отняла война.
На обелисках без имен горят их имена.

Он не спит.
Он пишет.
Мучит голод.
Дрожь коптилки.
Сумрак ледяной.
Что успел он?
Так еще он молод!
Два десятилетья за спиной.
Третье только началось недавно
И до половины не дошло…
…Нынче ход какой-то своенравный
Музыки, встающей на крыло.
Будто сами возникают звуки,
Нарастают,
Крепнут,
Не сдержать!
В кости клавиш бьют костяшки-руки,
И слабеют,
Но бегут опять,
Слух наполнив
Громом,
Гулом,
Звоном, —
Все еще неясно ничего,
Все еще охвачено, как стоном,
Ярым гневом сердца самого.
Но уже отрывисто,
Как взрывы,
Как на марше топающий взвод,
Задыхаясь,
Злясь,
Нетерпеливо
Нота к ноте на листах встает.
Все забыто:
Голод, сумрак, стужа.
Он опять могуч,
И в полный рост,
В черных душах сея черный ужас,
Музыка встает до самых звезд.
«Смерть за смерть!» —
Взывают миллионы.
«Кровь за кровь!» —
Сердца им в лад стучат.
Взрыв.
Огонь.
И рушатся вагоны
Под откос
И к черту, в чертов ад!
Он как будто сам в огне,
Но руки
Коченеют.
И темно в глазах.
И куда-то прочь уходят звуки,
И потерян такта мерный шаг…
Но опять встает, поет, взлетает
Музыка,
И рвется в небосвод,
Громом,
Гневом,
Молнией сверкает,
И уже в бессмертие ведет.

Чем дальше расставания
Невозвратимый миг,
Чем дальше расстояние
До рук твоих живых,
До рук твоих,
До слез твоих,
До молний, словно рок,
Что высекала черствая
Судьба о наш порог.
Чем выше вьется лесенка
Безжалостных годов,
Чем дальше детства песенка,
Чем глуше сказки зов,
Тем сладостней,
Тем явственней
Мне рук твоих теплынь,
Тем тягостней,
Тем яростней,
Тоски моей полынь.
И эти годы горести,
И этот в горле ком —
Все, как в забытой повести, —
И тот, в тумане, дом,
Где шло мое младенчество,
Где лес в ночи вздыхал,
Где на плече,
На плечике
Твоем я затихал.

Пусть это все потеряно —
Все памятью найду!
И тверже,
И уверенней
По жизни я иду.

Все смоет время своенравное,
Всю ножевую боль потерь…
Поговорим с тобой, как равные,
Ведь мы ровесники теперь.

Нет, ты моложе.
Сгасла радуга,
Ушли дожди моей весны.
И в волосы мои нападало
Гораздо больше седины.
Нет, ты моложе.
Тучи осени
Едва моих коснулись дней
И на лицо мне тени бросили,
А ты была куда светлей!

Трудна моя тропа гористая,
Твоя куда трудней была!
Но ты, как в сказке речка быстрая,
Дробя каменья, в гору шла.

Шумят снегами дни метельные
И заметают боль мою.
Ты спи,
А песню колыбельную
Не ты, а я тебе спою.

Когда мне говорят:
   он одержим —
Любым,
   любою страстью —
     окрылять
Все, что бескрыло,
   одухотворять
Все, что бездушно,
   наполнять живым
Дыханьем все, что косно, что мертво,
Будь это просто дерева кусок
Или струны волшебный голосок,
Иль камень, ощутивший торжество
Творящих рук, колдующих над ним,
Творящих глаз, что видят мир иным, —
Я гимн пою тому, кто одержим.

У одержимых нет дороги вспять,
Кто одержим, не верит в тишь да гладь.
Кто одержим, тот бурям лишь сродни,
С ним в лад поют лишь молнии одни.
И все дороги тех, кто одержим,
Ведут в их страсть, как все дороги в Рим.
Любовь иль ненависть, но их сердца —
Жизнь или смерть! — но бьются до конца.
Без них земля пуста,
Вода мертва,
Без них немеют на губах слова.
И нет огня без них, лишь смрадный дым…

Я гимн пою тому, кто одержим.