Николай Глазков - Избранное

Сапер ошибается только раз.
Поэты или артисты
(Имею в виду только высший класс!)
Три раза, раз тридцать и триста.

Ущерба-убытка от этого нет,
Поскольку они не кассиры.
Бывает и так: ошибется поэт,
И дремлет в ошибке сила!

Как следует писать стихи?
Есть много правил неплохих
И много дельных указаний
По поводу стихописаний.
Однако чтоб поэтом быть,
Все это надо позабыть:
В стихах лишь тот себя прославил,
Кто не придерживался правил!

Жила разумная планета
В былые времена,
И у людей планеты этой
Была одна луна.

Они луною любовались
И голубой волной,
И парни в девушек влюблялись
Под ясною луной.

Так жили и с луной дружили
Планеты той сыны —
И зря использовать решили
Энергию луны.

— Зачем нужна победа бреда? —
Спросил один поэт. —
Погибнуть может вся планета
Через сто тысяч лет!

Однако заглушила свора
Его негромкий глас:
— Сто тысяч лет пройдут нескоро,
Нужна дыханию мотора
Энергия сейчас!

Сто тысяч лет прошли, однако,
Как танки по шоссе,
И зло немедленного блага
Почувствовали все.

Сбылось предчувствие поэта
Луна упала на планету,
Отправясь в мир иной…

И ничего не уцелело,
А впрочем, вертится Церера,
Сравнимая с луной.

Все зависит от ерунды,
Может быть, от цвета чернил.
Позабросив иные труды,
Я стихам себя подчинил.

Но не я подчинил себя,
А стихи подчинили себе.
Такова у меня судьба —
Доверяюсь во всем судьбе.

Так какой-нибудь дикий народ
Силой силы, мечом и огнем
Всю страну у другого берет,
А потом растворяется в нем.

Где минус и где плюс?
В чем суть? Что путь?
Возьму и утоплюсь…
Когда-нибудь.

Неимоверен груз
Моих потерь.
Возьму и утоплюсь…
Но не теперь!

Тот молодец, кто понимает
Стихи поэтов небывалых.
Мои стихи напоминают
Коллекцию почтовых марок.
Они, однако, отражают
Борьбу двадцатого и Чудного,
Но, к сожаленью, не решают
Исход борьбы, как я хочу того.

Тот не поймет Поэтограда,
Кто не владеет расстояньями,
Тому всегда победы ада
Казаться будут постоянными.

Но времена Екклезиаста
Отменены, хоть был он гением,
А кто годов не видит за сто,
Не обладает и мгновением.

Жила корова
В хлеву.
Дров не колола,
Ела траву.

Идти пришлось селом ей,
Нигде травинки. Лишь
Желтеющей соломой
Покрыто много крыш.

Старушка у окошка
Читала книжку Фетову.
О том, что крыше крышка,
Старушка и не ведала.

Плохая штука старость,
А Фет слабей, чем Сю.
Корова крышу стала есть,
И съела крышу всю.

Оптимистический мой стих —
Не нравственный ДОКЛАД,
Но я ее мечту постиг —
Урвать его ОКЛАД.
А он, как ненормальный псих,
В ней видит ценный КЛАД
И думает в объятьях сих
Найти семейный ЛАД.
Смешно, но, может быть, у них
Рай будет, а не АД!

Не только мы бывали дураками,
Махали после драки кулаками.
Французы тоже мыслили убого:
Не признавали своего Ван Гога!
Японцы упустили Хокусая,
А после тоже ногти покусали!

Но и у нас преобладали хамы,
В недобрый час они взрывали храмы!

Она с народом весело живет
И грустно с бюрократом-недоумкой:
Народ ее авоською зовет
А бюрократ — хозяйственною сумкой!

Почему должны мы, москвичи,
Следовать словечкам англосакским:
Называть свои же куличи
Кексами, весенним и славянским?

Почему-то русский наш кулич
Изгоняется из обихода…
Разве запрещал его Ильич
В Октябре семнадцатого года?

Про создающих переводы
   «Халтур, халтур!» — кричат невежды.
А у поэтов в наши годы
   Лишь огорченья и надежды…
Что мы живем, как птичьи стаи,
   Стихи мгновенно создавая,
И моментально издавая, —
   Неправда и неправда!

Нет безалаберного пьянства!
Нет беспричинного буянства,
Нет никакого хулиганства,
Что так приписывают нам!
Нет бытового разложенья
И нет гнилого окруженья,
А есть взаимоуважение
И есть еще любовь к стихам!

Чингисхан, Батый, Аттила —
Гении, которые
Не употребляли мыла
И вошли в историю.

Им не подражайте, дети,
Ни в быту, ни в творчестве,
Ежедневно на рассвете
Умывайтесь дочиста.

Все лучшее из всех земных даров,
Какие существуют на Земшаре,
Мне обещали: кубометры дров,
И девочек хороших обещали.

Мне обещали эти трепачи
И фантастические гонорары,
И что против поэзии мечи
Перекуются скоро на орала.

Я обо всем размыслил по ночам
И оценил все эти разговоры:
Проклятье вам, ничтожным трепачам,
За то, что вы мошенники и воры.

Проклятье вам, шакалы, а не львы,
Самодовольные дегенераты,
За то, что у меня украли вы
Все то, что обещали мне когда-то.

Проклятье вашим радужным мечтам
И миру, что не был, а назывался —
За то, что я всего б добился сам,
Когда бы не надеялся на вас я.

В моей башке какой-то рой вопросовый,
Должно быть, надоевший мне и вам.
А где-то там чугунный или бронзовый
Первопечатник Федоров Иван.

Там люди бегают, подошвами стучат они,
Так ибо у людей заведено.
И веруют они в книгопечатанье,
Которое не изобретено!

В мир иной отворились двери те,
Где кончается слово «вперед»…
Умер Кульчицкий, а мне не верится:
По-моему, пляшет он и поет.

Умер Кульчицкий, мечтавший в столетьях
Остаться навеки и жить века.
Умер Кульчицкий, а в энциклопедиях
Нету такого на букву «К».

А он писал стихи о России,
С которой рифмуется неба синь;
Его по достоинству оценили
Лишь женщины, временно жившие с ним.

А он отличался безумной жаждой
К жизни, к стихам, любил и вино,
И женщин, любимую каждую,
Называл для чего-то своей женой.

А он до того, как понюхать пороху,
Предвидел, предчувствовал грохоты битв,
Стихами сминал немецкую проволоку,
Колючую, как готический шрифт.

Приехал в Москву прямо с юга жаркого,
А детство провел в украинских краях,
И мама писала ему из Харькова:
«Не пей с Глазковым коньяк!»