Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Бывает, что и дрозду
Становится холодно.
И тогда он — всего лишь птица,
Которая ждет тепла.

И тогда он простой бродяга,
Неприкаянный и несчастный.

Потому что без песни
Пространство
Бесстрастно.

Для них вселенная — голод,
Пустое пространство,

Для них вселенная — время,
Которое нужно, чтобы пронзать пространство
Криками голода,

Время, чтобы с пространством вместе
Ввинчиваться в пласты голода,

И неотступно преследовать море,
И неистово проклинать море

За то, что оно обуздать не хочет
Ни пространства, ни голода.

В череду наших дней
Иногда ударяли молнии.

В разрывах мелькало
То, что должно свершиться,

Мы прикасались к тому,
Что рвалось к нам из будущего,

Наша походка
Становилась чуточку тверже,

И немного отодвигалось место,
Где предстоит нам упасть.

Жаль, что редко свершались молнии.

Нечто неясное
Шагает рядом с тобой,
Сопровождает тебя повсюду.

Оно — или это он? — всегда по ту сторону
Чего-то прозрачного.
Всегда с тобой неразлучно.

Он глядит на тебя неотступно,
Будто глядеть на тебя —
Для него наслажденье и долг.

Он живет для того, чтобы мог ты идти вперед.
Он как зов,
Он снимает усталость.

Без него
Ты споткнешься.

Ты давно бы упал на дороге,
Когда бы грядущее
Не держало тебя на прицеле.

Ты так спешишь писать
Как будто боишься не поспеть за жизнью
А если так скорей к своим истокам
Поторопись
Поторопись и передай
Тебе доставшуюся долю
Чудесного
И доброты и мятежа
Ты в самом деле можешь не поспеть за жизнью
Невыразимой жизнью
Единственной с которой ты согласен слиться
В которой ежедневно
Тебе отказывают существа и вещи
И от которой в беспощадной битве тебе то здесь то там
Урвать клочок-другой порою удается
А вне ее один лишь тлен
И если в пору тяжкого труда ты встретишь смерть
Прими ее как принимает потный
Затылок
Ласку
Прохладного платка
Склонись пред ней
И смейся если хочешь
И ей отдай свою покорность
Не отдавай оружья
Ты создан был для редкостных мгновений
Преобразись исчезни
Без сожалений
Смирись с необходимостью суровой
На том углу за ближним поворотом
Быть может жизнь твоя
Исчезнет

Роись во прахе
Никто не в силах ваш союз расторгнуть
С жизнью.

На склоне холма за деревней разбили свой лагерь поля душистой мимозы. Может случиться, что во время сбора цветов вас ожидает вдали от плантации благоуханная
встреча с девушкою, чьи руки носили весь день охапками хрупкие ветки. Точно светильник в своем ореоле, сотканном из аромата, она удаляется спиной к заходящему солнцу.
Заговорить с нею было бы святотатством.
Сойдите в траву, уступите ей путь. Может быть, вам повезет и вы заметите у нее на губах призрак — желанную влажность Ночи.

*
Время, когда изнуренное небо вонзается в землю, время, когда человек корчится в
муках предсмертных под презрительным взором небес, под презрительным взором
земли.
*
Ночь несется стремительно, как бумеранг, выточенный из наших костей, несется со
свистом, со свистом…
*
Поэт — хранитель бесчисленных ликов живого.
*
Если верить глубинам травы, где всю ночь распевала влюбленная пара сверчков,
утробный период — довольно приятная штука.
*
Свет был изгнан из наших очей. Он у нас затаился в костях. Мы, в свой черед, из
костей изгоняем его, чтоб вернуть ему прежний венец.
*
Согласьем лицо озаряется. Отказ придает ему красоту.
*
На наши общие трапезы мы всегда приглашаем свободу. Место пустует ее, но тарелка
всегда на столе.
*
Собирай, чтоб затем раздавать. Стань зеркалом мира, самой точной, самой
необходимой и самой невидимой гранью этого зеркала.
*
Некогда были даны имена протяженностям времени: это день, это месяц, эта церковь
пустынная — год. Теперь мы вплотную подходим к секунде, когда смерть наиболее
яростна, когда жизнь обретает свои самые четкие грани.
*
Яблоко слепо. Видит лишь яблоня.
*
Нас терзает печаль: мы узнали о смерти Робера (он же Эмиль Каваньи), в Форкалье
он попал в воскресенье в засаду. Немцы лишили меня самого верного брата по
битве, того, кто одним ма-новеньем руки предотвращал катастрофу, чья неизменная
точность охраняла отряд от возможных просчетов. Человек, не владевший теорией,
но закаленный в сраженьях, человек удивительно ровной и устойчивой доброты, он
мгновенно умел оценить обстановку, его поведенье слагалось из отваги и мудрости.
Изобретательный и находчивый, он предельно использовал малейшее тактическое
преимущество. Свои сорок пять лет он нес вертикально, подобно деревьям. Я любил
его — без излияний, без ненужной торжественности. Неколебимо любил.
*
Самолет кидается вниз. Невидимые пилоты избавляются от плодов своего полночного
сада, потом на мгновенье зажигают огонь под мышкой у самолета, подтверждая для
нас: операция завершена. Нам остается лишь подобрать рассыпанные сокровища. Так
и поэт…
*
Час, когда окна выскальзывают из фасадов и загораются где-то на самом краю земли
— там, где скоро забрезжит наш мир.
*
Между миром и мной больше нет досадной завесы.
*
Я ни разу не видел, чтобы звезда загорелась на челе у того, кто шел умирать, —
видел только узорную тень занавески, за которой, среди надрывающих душу или
спокойных предметов, по просторному залу сновали веселые официантки.
*
Быть человеком броска. А не пиршества — не эпилога.

Ширококрылый вьется стриж над домом и кричит от счастья на лету. Как птица
сердца.

Он осушает гром небесный. Он в чистой сеет синеве. Земли коснись он —
разорвется.

Ему касатка — острый нож. Он ненавидит домовницу. К чему на башне кружева?

В глухой щели его заминка. Нет в мире большей тесноты.

Он в незакатный летний день в полночный выскользнет плетень, как метеор, во тьме
растает.

Глазам поспеть за ним невмочь. Кричит— и только тем приметен. Невзрачный ствол
его сразит. Как птицу сердца.