Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Он так ей говорил: «Когда бы мы смогли,
Вдыхая запахи разбуженной земли
И словно опьянев от тихого экстаза,
Все связи с городом порвать, уехать сразу,
Покинув грустный обезумевший Париж,
Тогда, неважно где, искать покой и тишь
Отправились бы мы вдали от царства злобы,
Искать тот уголок, где обрели б мы оба
Лужайку и цветы, и скромный дом, и лес,
И одиночество, и синеву небес,
И песню птицы под окном, и тени сада,
И что еще тогда, скажи, нам было б надо?»

Однажды вечером, переходя дорогу,
Я встретил путника; он в консульскую тогу,
Казалось, был одет; в лучах последних дня
Он замер призраком и, бросив на меня
Блестящий взор, чья глубь, я чувствовал, бездонна,
Сказал мне: — Знаешь ли, я был во время оно
Высокой, горизонт заполнившей горой;
Затем, преодолев сей пленной жизни строй,
По лестнице существ пройдя еще ступень, я
Священным дубом стал; в час жертвоприношенья
Я шумы странные струил в немую синь;
Потом родился львом, мечтал среди пустынь,
И ночи сумрачной я слал свой рев из прерий;
Теперь — я человек; я — Данте Алигьери.

Когда клонился Рим к закату своему,
Готовясь отойти в небытие, во тьму,
Вослед за царствами Востока;
Когда он цезарей устал сажать на трон,
Когда, пресыщенный, стал равнодушен он
Ко всем неистовствам порока;

Когда, как древний Тир, он стал богат и слаб
И, гордый некогда, простерся, словно раб,
Перед распутным властелином;
Когда на склоне дней стал евнухом титан,
Когда он, золотом, вином и кровью пьян,
Сменил Катона Тигеллином[474], —

Тогда в сердца людей вселился черный страх,
А указующий на небеса монах
В пустыню звал сестер и братий.
И шли столетия, а обреченный мир
Безрадостно справлял свой нечестивый пир
Среди стенаний и проклятий.

И Похоть, Зависть, Гнев, Гордыня, Алчность, Лень,
Чревоугодие, как траурная тень,
Окутали земные дали;
Семь черных демонов во тьме глухой ночи
Парили над землей, и в тучах их мечи,
Подобно молниям, сверкали.

Один лишь Ювенал[475], суров, неумолим,
Восстал как судия и на развратный Рим
Обрушил свой глагол железный.
Вот статуя его. Взглянул он на Содом —
И в ужасе застыл, встав соляным столпом[476]
Над разверзающейся бездной.

Скупая, чахлая, иссохшая земля,
Где люди трудятся, сердец не веселя,
Чтоб получить в обмен на кротость и упорство
Горсть зерен иль муки для их лепешки черствой;
Навеки заперты среди бесплодных нив
Большие города, что, руки заломив,
Ждут милосердия и мира, жаждут веры;
Там нищий и богач надменны выше меры;
Там ненависть в сердцах, там смерть, слепая тварь,
Казнит невинного и лучшего, как встарь;
А там снега вершин за маревом туманным,
Где стыд и правота живут в ладу с карманом;
Любая из страстей рождает столько бед,
И столько волчьих стай в чащобе жрет обед;
Там — засуха и зной, тут — северная вьюга;
Там океаны рвут добычу друг у друга,
Полны гудящих мачт, обрушенных во тьму;
Материки дрожат, тревожатся в дыму,
И с чадным факелом рычит война повсюду,
И, села превратив в пылающую груду,
Народы к гибели стремятся чередой…

И это на небе становится звездой!

Смеялся он и пел, ребенок этот милый.
Природа, о зачем его ты взять решила?
Имея столько звезд, смеющихся во мгле,
Имея столько птиц, что распевают звонко,
Зачем взяла ты вдруг у матери ребенка
И спрятала его среди цветов в земле?
Увы! От этого богаче ты не стала,
Не стала веселей… Ты даже и не знала,
Что сердцу матери так много значил он
И что его уход — великих мук причина.
То сердце, как и ты, — бездонная пучина,
Но в пустоте ее — одни лишь боль и стон.

В минуты первые я как безумец был,[477]
И слезы горькие три дня подряд я лил.
Вы, у кого господь надежду отнял тоже,
Вы, потерявшие то, что всего дороже,
Отцы и матери, терзались ли вы так?
Хотел я голову разбить себе, чтоб мрак
Сознанье погасил… Потом я взбунтовался.
Глазам не веря, я глядел и предавался
То возмущению, то скорби… Я твердил:
«Возможно ль, чтоб господь такое допустил
И стало б на земле отчаянье всевластно?»
Казалось мне, что сон увидел я ужасный,
Что не могла она покинуть всё и всех,
Что рядом в комнате ее раздастся смех,
Что смерти не было и не было потери
И что она сейчас откроет эти двери…

О сколько раз я говорил себе: «Молчи!
Она тебя звала, звенят в дверях ключи,
Лишь подними глаза — и встретишься с ней взглядом:
Она ведь не ушла, она здесь где-то рядом».

Когда мы вместе обитали
В краю холмистом прошлых дней,
Где лес шумел, синели дали
И рядом с домом пел ручей,

Ей десять лет в ту пору было,
Мне тридцать минуло едва…
О, сколько свежести таила,
Как пахла на лугах трава!

Работа легкой мне казалась,
Сверкало небо, как венец,
И сердце счастьем наполнялось,
Когда звала она: «Отец!»

Как часто, в мысли погруженный,
Я слышал звонкий голосок
И, светом взгляда озаренный,
От всех печалей был далек.

Принцессы вид она имела,
Когда мы вместе шли гулять,
Цветы срывала то и дело,
Мечтала бедным помогать.

Когда ж мечта ее сбывалась,
Она от всех таилась глаз…
О, многим ли из нас случалось
Творить добро не напоказ?

По вечерам со мною рядом
Присесть к столу ее влекло;
Не дорожа своим нарядом,
К нам бились мотыльки в стекло.

В ее речах был звук свирели,
Ей были ангелы сродни,
На мир глаза ее смотрели,
И не умели лгать они.

Я жил еще на свете мало,
Когда, дарована судьбой,
Она моей зарею стала,
Моею утренней звездой.

О, как луна в небесной сини
Всходила, улыбаясь нам!
Как мы бродили по долине!
Как бегали мы по лесам!

А после, возвращаясь к дому,
Где огонек мерцал в окне,
Мы шли дорогою знакомой,
Прислушиваясь к тишине.

Мы шли с горящими глазами,
И был ее мне лепет мил.
Я душу детскую словами
Проникновенными лепил.

Как взгляд ее тогда был светел!
Как мне хотелось ей помочь!
Все это, словно тень иль ветер,
Мелькнуло и умчалось прочь…

Живешь, беседуешь, на облака взираешь,
Порою Данте и Вергилия читаешь,
Садишься иногда в наемный экипаж
И едешь за город, где воздух и пейзаж
Тебя в хорошее приводят настроенье;
Случайный женский взгляд в душе твоей волненье
Рождает; пенье птиц тебя влечет в поля;
Ты любишь, ты любим… Счастливей короля
Ты просыпаешься, ты окружен семьею,
Тебя целует мать, ты говоришь с сестрою,
За утренним столом тебя газеты ждут;
Твой наполняют день любовь, надежды, труд;
Бушует жизнь вокруг, тебя порою раня,
Бросаешь ты слова в бурлящее собранье;
Пред целью избранной, перед судьбой своей
Ты мал и ты велик, ты слаб и всех сильней,
Ты повелитель бурь, волна в житейском море,
И все меняется, и радость ждет и горе,
Ты падаешь, встаешь, упорствуя в борьбе…
А после тишина: приходит смерть к тебе.