Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Да, этот день мне придал веры!
Благословляю звездный час,
Когда я в шуме будней серых
Расслышал вечной славы глас.

В глухом углу, вдали от света,
Не кланяясь, я вдруг обрел
То, что слетело с уст поэта,
Что уронил с небес орел.

В знак торжества над миром косным
Венчали лоб открытый мой
Орел — пером победоносным,
Поэт — сердечною строфой.

Я лучший дар сыщу едва ли,
Привет мой вам, перо и стих!
Вы в синем небе побывали,
Вы жили в тучах грозовых!

Не зная, спорят; утверждают, отвергая.
Как башня гулкая — религия любая.
Что строит жрец один — другой сметает прочь.
Когда в зловещую торжественную ночь
Бить в вечный колокол храм каждый начинает,
Он звуки разные из меди исторгает.
Никто не знает ни теченья, ни глубин;
Безумен экипаж: матросы как один
Слепому кормчему готовы подчиниться.
Едва от дикости ушли, едва границы
Достигли варварства, переступив черту,
Что беспросветную, глухую черноту
От черноты иной, чуть лучшей, отделяет,
Едва увидели, что человек мечтает,
Надеется и ждет, — как прошлое тотчас
Уже пытается схватить за пятки нас:
Оно не двигаться повелевает людям.
Сократ нам говорит: «Идти вперед мы будем!»
И говорит Христос: «Идем!» А под конец,
На небе встретившись, апостол и мудрец
Друг друга с грустью вопрошают почему-то:
«Вкус уксуса какой?» — «А как на вкус цикута?»[480]
Решив, что человек и злобен и хитер,
Порою Сатана свой благосклонный взор
Бросает на него; мы видим ада знаки;
Наукою зовем блуждание во мраке;
Пучиной мрачною всегда окружены,
Взираем на нее, равно устрашены
И тем, что тонет в ней, и тем, что вверх всплывает…
Прогресс? Он колесо, которое сметает
Кого-то на пути, и кажется порой,
Что скрыто зло во всем, что все грозит бедой.
С законом спорит преступление без страха;
Кинжалы говорят, им отвечает плаха;
Не понимая ни истоков, ни причин,
В тумане голода мы слышим, как в ночи
Невежество, смеясь, вдруг сотрясает воздух.
Правдивы ли цветы? И есть ли правда в звездах?
Я отвечаю «да!». Ты отвечаешь «нет!».
Не верь, Адам, не верь. Смешались мрак и свет:
В ребенке, в женщине есть мглы ночной частица;
О нашем будущем мы спорим, нам не спится;
И человек то в жар, то в холод погружен:
Пересекая беспредельность, видит он
Самум, и хаос, и сугробы. Все в тумане!
Сверкают молнии во мгле его страданий;
И говорит Руссо: «Ввысь человек идет».
«Вниз, — говорит де Местр, — он вниз идет»… [481] И вот
Корабль чудовищный, корабль неоснащенный
По морю звездному плывет, и наши стоны
И наши горести он обречен нести,
Плывет огромный шар и не свернет с пути.
И небо мрачное, где происходит это,
Вдруг озаряется, мы видим дрожь рассвета,
Судьбы светлеет лик, и ощущаем мы,
Что каждый новый миг уносит нас из тьмы.

Разверст могильный зев… Он всюду: за спиною,
Над головой, у ног… Гигантскою стеною
          Пред нами ночь стоит, нема;
И звезды двух Ковшей, Стрельца, Кассиопеи —
Булыжники на дне зияющей траншеи…
          О, яма Вечности! О, тьма!

Я видел сон: ко мне явился некий гений;
Он молвил: — Я орел, летящий из-под сени
          Иных небес; я их предел
Покинул, чтоб узреть чужих светил сиянье,
И для того пространств чудовищных зиянье
          Бестрепетно преодолел.

Когда пересекал я жуткие просторы,
Где непроглядной мглы нагромоздились горы,
          Я скорбен был и думал так:
«Всей тьмы достанет ли для страшного колодца?
И может ли провал, в котором мысль мятется,
          Вместить в себя весь этот мрак?»

И хоть я дотянул до твоего порога,
Но в сердце у меня смятенье и тревога…
          Скажи мне — ведь орел ты сам, —
Страшит ли и тебя безмерная утроба?
И я ответствовал: — Увы, мы черви оба,
          Но только из различных ям.

Когда все вишни мы доели,
Она насупилась в углу.
— Я предпочла бы карамели.
Как надоел мне твой Сен-Клу!

Еще бы — жажда! Пару ягод
Как тут не съесть? Но погляди:
Я, верно, не отмою за год
Ни рта, ни пальцев! Уходи!

Под колотушки и угрозы
Я слушал эту дребедень.
Июнь! Июль! Лучи и розы!
Поет лазурь, и молкнет тень.

Прелестную смиряя буку,
Сквозь град попреков и острот
Я ей обтер цветами руку
И поцелуем — алый рот.

О чудный гений, ты, который
Встаешь из недр моей души!
Светлы безбрежные просторы…
Сорвать оковы поспеши!

Все стили слей, смешай все краски,
Te Deum[483] с дифирамбом сплавь,
В церквах устрой в честь Вакха пляски,
И всех богов равно прославь;

Будь древним греком и французом;
Труби в рожок, чтоб встал с колен
Пегас, согнувшийся под грузом,
Что на него взвалил Беркен[484].

С акантом сопряги лиану;
Пусть жрец с аббатом пьют крюшон;
Пусть любит царь Давид Диану,
Вирсавию же — Актеон.

Пусть свяжут нити паутины,
Где рифм трепещет мошкара,
И нос разгневанной Афины,
И плешь апостола Петра.

Как Марион смеется звонко
И фавна дразнит, погляди;
Пентезилею-амазонку
В кафе поужинать своди.

Все охвати мечтою шалой,
Будь жаден, по свету кружи…
Дружи с Горацием, пожалуй, —
Лишь с Кампистроном не дружи[485].

Эллады красоту живую,
Библейских нравов простоту
В искусстве воскреси, рисуя
Сверкающую наготу.

Вглядись в поток страстей горячий;
Все предписания забудь
И школьных правил пруд стоячий
До дна бесстрашно взбаламуть!

Лагарп и Буало надутый[486]
Нагородили чепухи…
Так сокрушай же их редуты —
Александринские стихи!

Пчелиной полон будь заботы:
Лети в душистые луга,
Имей для друга мед и соты
И злое жало для врага.

Воюй с риторикой пустою,
Но здравомыслие цени.
Осла оседлывай порою
И Санчо Пансо будь сродни.

Не хуже Дельф античных, право,
Парижский пригород Медан,
И, как Аякс, достоин славы
Лихой солдат Фанфан-Тюльпан;

А пастухам эклог уместно
Вблизи Сен-Клу пасти свой скот;
Тут ритм стиха тяжеловесный
В задорный танец перейдет.

Ворону, Ветошь, Хрюшку, Тряпку[487]
В Версале встретив летним днем,
Протягивай галантно лапку
Монаршим дочкам четырем.

Не отвергай любовь царицы,
Живи с блистательной Нинон,
Не бойся даже опуститься
До замарашки Марготон.

Веселый, озорной, мятежный,
Пой обо всем, соединив
Мелодию кифары нежной
И бойкий плясовой мотив.

Пусть в книге, словно в роще пышной,
Вскипает соловьиный пыл;
Пусть в ней нигде не будет слышно
Биения стесненных крыл.

Ты можешь делать что угодно,
Лишь с правдой не вступай в разлад:
И пусть твои стихи свободно,
Как стаи ласточек, летят.

Стремись к тому, чтобы в гостиных
Природе ты не изменял,
Чтоб сонм богов в твоих картинах
Небесный отсвет сохранял;

И чтоб в лугах твоей эклоги
По сочной и густой траве
Уверенно ступали боги
С босой Венерой во главе;

Чтоб запах свежего салата
Обрадовал в твоих стихах
Того, кто сочинил когда-то
Для гастрономов альманах;

И чтоб в поэме отражались,
Как в озере, скопленья звезд;
И чтоб травинки в ней казались
Пригодными для птичьих гнезд;

Чтоб лик Психеи был овеян
Дыханьем пламенным твоим;
И чтоб твой стих, знаток кофеен,
Навек избыл их чад и дым.