Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

…И кто-то слезу утирает,
И губы искусаны в кровь…
Но в день, как поэт умирает,
Он словно рождается вновь.

От зыбких случайностей быта
Теперь навсегда он вдали.
То раннее, что позабыто,
Внимательней мы перечли.

Не просто удачные строки,
Что можно всегда написать.
Но здесь уже вехи и сроки,
И Времени видно печать.

…Отправлюсь в дорогу и эту.
Скорей горевать перестань,
Садись поудобнее к свету
И книги мои полистай.

Нас нет — мы являемся снова,
Как будто открыты вчера,
И старое-старое слово —
Как будто едва лишь с пера.

Был в душе запечатлён,
Как при магниевой вспышке,
Головы её наклон,
Снег, налипший на пальтишке.

Я всё думал лишь о ней,
Даже чаще, чем вначале, —
Посреди летящих дней
И бессонными ночами.

Так я жил в наш трудный век,
Занят этим важным делом…
И очнулся… Падал снег.
Поле было белым-белым.

Мир стоял совсем иной,
Ровным светом душу полня.
Я подумал: «Что со мной?
Я её совсем не помню!»

Взгляд, шагов летящих звук,
Смех среди морозной пыли —
Стёрлось всё, как будто вдруг
Фотоплёнку засветили.

В лесу уже совсем темно,
Как в городке, где нету тока,
И только меж ветвей, высоко,
То здесь, то там блеснёт окно.

А в поле всё-таки светлей,
И, вверясь летнему покою,
Гуляют пары над рекою,
Средь вечереющих полей.

Особый, мудрый час земли.
Полям лиловым нет предела.
Для пользы или так, без дела,
Костёр пульсирует вдали.

На всём безмолвия печать, —
У молчаливых и болтливых,
Удачливых и несчастливых —
У всех потребность помолчать.

Порой, очнувшись, вскинут взгляд:
Ночь над рекою копит дымку,
Гуляют пары, все в обнимку, —
Любви задумчивый парад.

Как изнашивается платье,
Так с годами, от суеты,
Притупляется восприятье
Окружающей красоты.

На ветру, на холме высоком,
Ощущаю при блеске дня:
То, что раньше пронзало током,
Умиляет сейчас меня.

Западает сомненье в душу,
Что неправильно мы живём:
Там, где нужно смотреть и слушать,
Больше думаем о своём.

Я растерян, и я не знаю —
Неужели возможен час,
Где сама красота земная
Вообще не заденет нас?

Мне б дорогой пройти такою,
Чтоб в конце, погружаясь в сон,
Был, как в юности, потрясён
Далью, женщиною, строкою…

Грибы недавно отошли,
Теперь их тёмные грибницы
Под слоем хвои и земли —
Как неизвестные гробницы.

Звенят бубенчики зимы.
…Среди рыжеющих подпалин
Когда-то здесь гуляли мы
(Неужто я сентиментален?).

Вот так же близилась зима,
В лесу угадывались бреши,
И только, может быть, дома
Там, за рекой, стояли реже.

Нёс ветер листья, — видно, так
Он для снегов готовил ложе.
И был весь мир — какой пустяк!
Лет на четырнадцать моложе.

Прошедшим словно заворожены,
Другого всё ещё не открывая,
Мы тихо отходили от войны,
Глаз долго от неё не отрывая.

Мы, пятясь, отступали от неё,
Но и она не отставала тоже,
Входила в наше новое жильё,
Своей глухой реальностью тревожа.

Меня будила за полночь жена:
— Тс-с, не кричи… Забудь свои печали…
«Войну оставьте. Отображена!» —
Нас днём небрежно критики стращали.

 Благословен знакомый с детства стих
И новый стих, дымящийся, как рана,
И тот, что возникает в снах твоих,
Как женщина, неясно и желанно.

Я рот от изумленья открывал,
Меня влекло ревущею рекою,
Строкою убивало наповал
И воскрешало тою же строкою.

Там, на моих дорогах молодых,
Меня ошеломляя то и дело,
Стих беспощадно бил меня под дых,
Хочу, чтоб вас хотя б слегка задело!

Мы в город приехали тот
Уже среди ночи.
Не зная, когда пароход,
Усталые очень.

Но вскоре уже налегке,
Протяжно зевая,
Мы шли через город к реке
По рельсам трамвая.

Негромкий вели разговор,
Судьбу не корили,
Смолили мы свой «Беломор»,
Ещё мы курили.

Таинственно вдоль мостовой
Тянулась аллея.
Спал город, чернея листвой,
Домами белея.

А крупная звёздная пыль
Над нами мерцала
И даже садилась на шпиль
Речного вокзала.

Скопилась дневная жара
В нагретом вокзале,
И люди теперь до утра
На пристани спали.

Лежал от дверей в двух шагах,
Как возле духовки,
Солдат. На его сапогах
Светились подковки.

Лелея усталость свою,
Порою ночною
Мы тоже легли на скамью
Друг к другу спиною.

Плыла и качалась скамья,
Как лодочка в море.
Ты спал безмятежно. А я
Курил уже вскоре.

Средь грузных корзин и узлов
Мне чудился шорох
И шелест волнующих слов,
Опасных, как порох.

Над лицами спящих детей
И спящих их кукол
Стоял в неоглядности всей
Сияющий купол.

Светился спасательный круг
Над лепкой вокзала.
И смутною радостью вдруг
Меня пронизало.

Сквозь звёздный пылающий дым,
Сквозь эту безбрежность —
К тебе и ко всем остальным
Я чувствовал нежность.

…Так явственно вижу я ту
Ночь, звёздные блёстки,
Что вновь ощущаю во рту
Вкус той папироски.

И, радость скрывая свою,
Средь ночи июля,
Над спящими тихо стою,
Их сон карауля…

Тихонько плескалась вода,
И звёзды кружили.
Мы молоды были тогда, —
Ещё мы дружили.

А где-то шёл наш пароход,
Гудя, приближался.
И летний ночной небосвод
В реке отражался.

Неверно, будто жизнь всего одна.
Сказать такое — стать лжецом невольным.
Я был мальчишкою с мячом футбольным,
Солдатом стал, когда пришла война.

Естественно, была меж нами связь,
Но в новой жизни, озарён пургою,
Я был другим и жизнью жил другою,
Уже и дальше новым становясь.

И стал поэтом я в своей стране.
Ещё какую выкажет причуду
Судьба? И кем ещё я в жизни буду,
В той новой жизни, неизвестной мне?..

Клубясь, туман вставал из дола,
И после тягостного дня
Раскрывшаяся маттиола
Как бы окликнула меня.

Казалась бледною царевной,
Что вдруг опомнилась от сна
И дышит свежестью целебной
У растворённого окна.

Цвела во мраке маттиола,
И запах был её острей,
Чем слабый проблеск метеора
Над беспредельностью полей.

Ночной цветок в глухой истоме
Свободно тёк во все края.
Он был как свет в далёком доме
Или как голос соловья.

Он выходил в ночную смену,
Под звёздами, в густой росе.
Он в темноте вступал на сцену,
Но замечали это все.