Георгий Раевский - Одинокий прохожий

Безлюдный сад за невысоким домом.
На крыше, на деревьях, на дорожке,
Далёко виден след крестообразный
От птичьих ножек. Тишина и солнце.
Вот что-то там, в кустах захлопотало, —
И с ветки снег обрушился пушисто.
И снова тишина. Там, на скамейке,
Задумавшийся юноша кудрявый
В расстегнутом лицейском сюртуке
Сидит и смотрит. Крепкого мороза
Не замечает он, — как будто в этой
Холодной бронзе медленно, упорно
Такое сердце продолжает биться,
Которого остановить не в силах
Стремительного времени полет.
О чем он так задумался глубоко?
Вокруг него большая тишина.
Холодный, чистый воздух. На граните
Нестертые видны слова и строки:
«Друзья мои, прекрасен наш союз,
Он, как душа, неразделим и вечен».

Сизифов труд: тяжелые каменья…
Когда б он знал, со лба стирая пот,
Какую тяжесть в страшном напряженье
Его потомок поздний понесет.

Развалины, и дым, и прах, и щебень,
Вражды и зла тысячелетний груз…
С какими силами, забыв о небе,
Мы заключили сумрачный союз?

Так вот откуда этот холод дикий
И эта мгла, грозящая стократ!
Нет, не помогут жалобы и крики…
Дома горят, отечества горят,

Колеблются и рушатся устои
Огромных царств, империй и миров:
Всё мнимо-величавое земное —
И день встает, печален и суров.

И видим мы — уже без обольщенья —
Куда мы шли во мраке без дорог, —
И вот теперь стоим в изнеможенье
Над самой бездной… Да спасет нас Бог!

Тот, у кого не отняты стада,
Ни пажити, ни дом, ни сад плодовый,
Ни ближние его, кто никогда
Не испытал всей тяжести суровой

Господней длани на плече своем,
Тот разве знает, что такое сила
Любви и гнева, пламенным огнем
Земные наполняющая жилы?

Тот разве может говорить: «Отдай»?
Кричать, и звать, и требовать ответа, —
И выдержать, когда потоком света
Его зальет внезапно через край?

О, праотец всех страждущих, прости,
Что нас страшат и горе, и невзгоды,
Себе пристанища средь непогоды
В испуге ищущих — не осуди.

Ты отвечай, — я буду вопрошать:
Кто наливает соком колос полный?
Кто научает ястреба летать?
Кто гонит к берегам морские волны?

Ты ли вознес высокую сосну
На самый край огромного обрыва?
Ты ли хранишь большую тишину,
В глуши лесной, и света переливы?

Не ты ли обновляешь лик земли
И назначаешь времена и сроки?
Не ты? — Тогда безмолвствуй и внемли:
Я царственные дам тебе уроки.

И сердцем ты научишься тогда
Любить всё сотворенное от века:
И дальний звездный свет, и тень листа,
И беззащитный облик человека.

Везут равнодушные клячи
Унылой походкой своей —
Удачи твои, неудачи,
И дел твоих ворох и дней.

И вот уже крест деревянный,
Меж тесных соседей своих,
Над прахом твоим безымянным
Под небом спокойным затих.

И только дешевый веночек,
Положенный нежной рукой,
И только лиловый цветочек,
Посаженный верной рукой,

Остались одни на могиле
Свидетельством тихим о том,
Что где-то тебя не забыли,
Что в мире большом и чужом,

В поспешном и грубом мельканье,
В потоке сменявшихся дней,
И дорог ты был и желанен
Смиренной подруге твоей.

Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь,
Но стакан и простое вино;
Не в пурпурной одежде торжественный гость —
В тесной комнате полутемно,

И усталый напротив тебя человек
Молчаливо сидит, свой же брат,
И глаза из-под полуопущенных век
Одиноко и грустно глядят.

Ты наверное знаешь, зачем он пришел:
Не для выспренних слов и речей.
Так поставь же ему угощенье на стол
И вина неприметно подлей.

Может быть, от беседы, вина и тепла
Отойдет, улыбнется он вдруг, —
И увидишь: вся комната стала светла
И сияние льется вокруг.

Пока мы не погибли от чумы,
От наводненья, от огня и серы —
Великой милостью не видим мы
Грядущих бедствий грозные размеры.

Как знать? Еще не завтра, может быть,
Не грянет гром, гроза не разразится.
Гнездо свое доверчивое вить,
Летать и петь не перестанет птица,

Пока убогим не замрет комком
На полусгнивших листьев черной груде.
Вот так и мы — пока еще живем
И дышим… — может быть, войны не будет.

А если будет? Если на корнях
Секира? Если покачнулись своды?..
— Да не отравит нас гнетущий страх,
Да не нарушит внутренней свободы.

Как мало, как горестно мало
Осталось, о чем еще петь!
Прошедшее в омут упало,
Грядущего не разглядеть,

А то, что кругом происходит,
Такою тревогой томит,
Что сердце, сжимаясь, уходит
В свою глубину и молчит.

Вот так и живем одиноко,
Нерадостно и тяжело,
Средь чуждых людей, без намека
На дружбу, и свет, и тепло.

О, если б мы вспомнили сами,
Средь холода, ветра и тьмы,
Какими простыми словами
Могли бы утешиться мы.

Ты говоришь: весь мир во мраке,
И в преступленьях, и во зле,
Ты гибели читаешь знаки
У бедных смертных на челе;

Над чистою склоняясь розой,
Уже ты ищешь в ней червя,
Болезнь, и тленье, и угрозу
Угрюмого небытия.

Мой бедный друг, когда б ты видел,
Как царственно и просто как,
Наперекор твоей обиде,
Сквозь холод слов твоих и мрак,

Тебе на руки и на платье
Ложится предвечерний свет,
Как тихий отблеск благодати,
Как окончательный ответ.

Человечек ты мой, человечек,
Твой открытый доверчивый взгляд,
Чистый смех и наивные речи
Сердце греют мне и веселят.

Никакая печальная дума
На открытый твой лоб не легла,
Ты не знаешь еще, как угрюмо
В нашем мире, как мало тепла;

Как холодное взрослое знанье
Надмевает людские умы,
Как убоги все наши желанья,
Как мрачны и нерадостны мы.

Ты глядишь с безотчетной улыбкой, —
И в твои голубые глаза
Мир сияющий, легкий и зыбкий,
Ветер, солнце, цветы, небеса —

С благодатной вливается силой:
Цельных, подлинных образов строй,
Тех, которых еще не разбила
Жизнь поспешной и мутной волной.

Как в этой жизни бедственной и нищей
Мы все живем угрюмо, не любя.
О, если б знали мы, насколько чище,
Насколько лучше мы самих себя!

Дитя смеется, и его веселый
И чистый голос обличает нас:
За косный дух, упрямый и тяжелый,
За жесткие морщины возле глаз,

За жалкое, безрадостное знанье
О том, что веб проходит, как трава…
Нам всем даны прямым обетованьем
Простые и великие слова

О чистых сердцем, милостивых, кротких, —
Нам, никому другому: мне, тебе…
Зачем же эти несколько коротких,
Поспешных лет проводим мы в борьбе,

В недоброй суете, в ожесточенье,
Мы, земнородные, чьи голоса
Могли б вмешаться в ангельское пенье, —
И только оскорбляют небеса?