Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Я скорбящая монада,
Ничего мне уж не надо!
Слово вещее награда
Мне на дне кровавом ада,
Слово русское, простое,
Всем понятное, живое,
Голубое, золотое,
В рубище самом святое.
И когда оно струится,
Райская я только птица,
Золотая мира спица,
Что юдоли не боится.
И пока оно душисто
И, как снежный саван, чисто,
Жизнь моя еще лучиста,
Как небесные мониста.
И никто не может слово
Обезглавить мне сурово.
Слово – вещая сирена,
Брызги радужные, пена,
Слово – снежная морена,
Ключ бессмертья, Гиппокрена.
Кто словами лишь живет,
Не испытывает гнет,
Для того и эшафот –
Вечности лазурный рот.
Я скорбящая монада,
Я словесная менада,
Ничего мне уж не надо!

В землю вросшая избушка
Где­то есть в степи.
В ней столетняя старушка
С шавкой на цепи.
Но милее шавки внучек,
Маленький такой,
Что овечек он от тучек
Отличить порой
Не умеет в чистом поле.
Солнце ж и луну
За попа в лучистой столе,
Подойдя к окну,
Принимает и, колени
Преклоня, глядит,
И боится всякой тени,
Что к избе бежит.
Словом, глупый был ребенок,
Бабка не умней:
Та уж от святых иконок
Тысячи ночей
Не отходит, хоть боится
Маслица зажечь,
Хищная в степи чтоб птица
Не могла притечь.
А в степи ее немало,
Привалило, страсть,
От великого до мала
Пожирает пасть.
Что за пасть? А кто запомнит
Все их имена?
Ведь народец в избах темный,
Царь же Сатана
Сто имеет всяких кличек,
Сущность же одна!
Крылышек же, как у птичек,
Нет, чтоб из окна
Улететь за сине море.
Ну, вот и сидишь,
Мыкаешь земное горе
Меж сожженных крыш.
Были красных, белых шайки,
Черный был Махно,
Пулеметы и нагайки,
Но уж так давно!
Были немцы, австрияки,
Грабили на всех
Эти языках вояки,
Так что плач и смех.
Но теперь уж взятки гладки,
Шавка что за суп?
Ни одной нет в поле грядки,
Вшивый же тулуп
Дедушкин для генерала
Унесли. Что взять?
Некого погнать за рало,
Черную печать
Посадили на ворота...
Знайте, мол: тут Смерть!
Ни одна с тех пор уж рота
Не глядит за жердь.
Стало хорошо, спокойно,
Словно всё опять
Православно и пристойно,
Как при букве ять.
Но как жить? Живут же звери
Вовсе без огня,
На замке не держат двери,
Не имеют пня.
Летом бабушка и внучек
Те же муравьи,
И, не покладая ручек,
В роще, меж травы
Собирают, зарывают
В чистом поле всё,
Даже немцев ограбляют
Спящих. Эх, житье!
Но зато страна родная,
Неба же никто
Не испакостил, сжигая
Русское Ничто.
Но зато, как прежде, степи
Безоглядны там,
Страшные на теле цепи
Не вредят мечтам.
Внучек, внучек, оставайся
Ты навек таким,
По родным полям скитайся
Маленьким таким.
Ты ж, бабуся, не старейся,
Хватит сотни лет,
Да на русском солнце грейся,
Лучшего ведь нет!
Ты ж, избушка, не валися,
Бури перестой,
Чтоб отсюда началися
Дни страны святой,
Той страны, что кровью чистой
Мы полили все,
Силой распяты нечистой
В дней своих красе.

Зеленый, мутный глаз бассейна,
Над ним мой черный силуэт.
Вокруг стоят благоговейно,
Незримо те, кого уж нет.
Я чувствую, что мертвых души
Со мною на воду глядят,
Как будто от кровавой суши
Спастись на мутном дне хотят.
А там без мысли, без улыбки,
Лениво шевеля хвостом,
Кружатся золотые рыбки
С бессмысленно раскрытым ртом.
Глаза их только отражают,
Как зеркало, юдольный мир,
Они не жаждут и не знают,
И жизнь их – безразличный пир.

Агатодемон я, Дух Моря
Отныне, позабывший горе,
Покрытый кружевом алмазным
И зыбким жемчугом экстазным.
Итак, свободен я совсем,
И никакой не нужен шлем
Мне для защиты от врагов.
Ничьих не страшно мне шагов,
Ничьих звериных голосов.
Не нужен мне теперь засов,
Ни шапка­невидимка,
Ни Иудины ефимки.
Я сам себе и царь и раб.
И ни один уже мне краб,
Ни спрут, ни жадные акулы,
Ни человеческие скулы
Не страшны. Я сильнее всех,
Я голубой вселенной смех,
Я серебро и киноварь,
Я самый древний в мире царь.
Я мантией своею землю
Опоясал, я звездам внемлю,
Сестрам своим, но я звучней
Гармоний сфер, я всех слышней,
Когда алмазные полки
Моих коней идут на приступ,
Когда пустынные пески
Иль фьорда пасмурного выступ
Я покрываю жемчугом.
Я в измерении другом,
Я вечно старый, вечно новый,
Я ласковый, как мать, суровый,
Как в Иосафате Бог­Судья,
Я Альфа и Омега я.

Смотри! Из­за плеча мне солнце
Глянуло в синее оконце.
Оно мой друг, оно мой брат,
А я оранжевый брокат,
Сверкающий миллионом свеч,
Как исполинский Божий меч,
Как серебристая фата,
Как белых ангелов чета!
Вдали камеи­острова,
Росистая на них трава.
Вблизи игривые дельфины
Ныряют в синие кувшины,
Вблизи чернеющий фрегат
С коралловым крестовым лесом,
Но он мне милый, младший брат,
Хоть и не служит он принцессам
Давно, хотя Руделей нет.
Но всё ж я и теперь поэт,
Хотя зыбучий и безбрежный,
Бесформенный совсем и нежный,
Как ожерелье перламутра,
Как нега солнечного утра.

Но вот я вдруг забушевал.
Дыбится озлобленный вал,
Не кони это уж, а горы.
Куда ни обращаешь взоры,
Всё исполинские гряды,
Всё богатырские ряды,
Седые всё бородачи.
Булатные вокруг мечи,
И грохот, шум, зубовный скрежет
Такой, как будто Гитлер режет
Ничем не винные народы,
Как будто адские исподы
Заклокотали из вулканов
Для укрощенья океанов.
А! Сколько пенистых сирен
Поет средь голубых морен!
А! Сколько дерзостных тритонов
Повылезало из затонов!
Всё яростней морские глотки
Подводные ломают лодки
И боевые крейсера:
Что ни удар в кузов – дыра!
Сильней, сильней вздымаю плечи,
Мне надоели эти сечи:
Риторики военной грохот
Пусть поглотит мой синий хохот!

Смотри! Полярный, вечный мрак.
Поля необозримых льдин.
Забытый корабельный прах.
Живого только я один.
Полярный свет луны милей,
Природы строгий мавзолей.
Кой­где меж льдинами вода,
Казачья морда иногда
Недоуменного моржа,
Слоновой кости два ножа,
Лениво пляшущий медведь,
В зеленую глядящий медь
Промоины, смешной пингвин,
Да я один, совсем один.
Как хорошо, что всё мертво,
Как девственное естество,
Как Хаос, вечный наш Отец.
Как возвращенье наконец
В него отрадно для души!
Как звезды снега хороши!
Я сам такая уж звезда,
Замерзнувшая навсегда,
Геометрический цветок,
Словесных атомов моток,
Исчезнувшее в вечность я,
Лазурный символ бытия!

Зеленый, мутный глаз бассейна.
Ликующий весенний день.
Деревья шепчут тиховейно.
Один лишь я – ночная тень.
Как синие в лазури стрелы,
Касаток быстрых карусель.
Вблизи, от солнца угорелый,
Скворец налаживает трель.
Но вот комок какой­то серый
На перепонках из слюды,
Из ближней где­либо пещеры,
Слетел на серебро воды.
Что это ты, ночная мышка,
На солнечный явилась свет?
Ослепнешь вовсе от излишка,
Как, видишь, уж ослеп поэт.
Но вот она вокруг бассейна
Кружиться стала, как юла,
Бессмысленно и бесколейно,
Как будто век уж не пила.
Потом, заметив черный, мрачный
Мой на бассейне силуэт,
Ко мне всё ближе, всё удачней
Прицеливалась, как на свет.
И вдруг упала мне на сердце,
Как нежно любящая дочь:
Она в полдневном, видно, скерцо
Почувствовала, что там ночь.
1941