Джон Донн - Стихотворения и поэмы

Когда я умер, дорогая
(Сие бывает каждый раз,
Будь дважды или трижды в час,
Когда тебя я покидаю),
В последний миг, припоминаю,
Когда смертельный хлад меня сотряс,
Я дал себе (другому) на прощанье
Наказ – мое исполнить завещанье.

Хрипя, пред смертью я признался,
Что сам во всем был виноват,
И завещал тебе – не клад,
Но сердце – и на том скончался.
Увы, кругом я обыскался,
Вскрыл ту укладку, где сердца хранят,
Но ничего там не лежало боле:
О стыд – смошенничать в последней воле!

А впрочем, что-то отыскалось;
Вид показался мне знаком, —
Румяное, – хотя с бочком;
Ничье, – хоть многим обещалось;
Щеглами и дроздами малость
Поклёвано; но в случае таком
Сгодится, чтоб его послать в замену;
Оно – твое! ему я знаю цену.

Бывают такие мужья-тираны,
Что сами не стойки и неверны,
А все досады и все обманы
Относят только на счет жены.
И ставят для жен
Всюду заслон,
Ни шагу в сторону – их закон.

Возможно ль солнцу, луне и звездам
Велеть: не всем вы должны светить,
Иль вольных птиц рассадить по гнездам
И резвость крылатую запретить?
В природе нету
Такого запрета:
За что же нам наказанье это?

Как можно прекрасный корабль торговый
Лишить приключений и новых встреч,

Стеной огораживать сад плодовый
И псами его урожай стеречь?
Добро мы творим,
Когда многих дарим,
А жадность – она ни себе, ни другим.

Тут, на верху холма,
Цветов такая тьма,
Что если прыснет дождь – любой дождинке
Достанется по крохотной корзинке;
Их, словно манну, кто-то раскрошил
По лугу; каждый скат вместил
Свою Галактику светил,
Среди которых я брожу, тоскуя:
Ищу я примулу – но не такую,
Как все; я редкостной любви взыскую.

Какую предпочесть?
Четыре или шесть
Мне лепестков желанны? Коли меньше,
Чем женщина, любовь, то меньше женщин —
Лишь нуль один, коль больше – возбудит
Не пыл, что обожать велит,

А рвенье, с коим эрудит
Диковину природы изучает —
И то, и это больше отвращает,
Чем ложь, какая в женах нас прельщает.

Будь, первоцвет, таков,
С пятеркой лепестков,
Каков ты есть; пусть женщина гордится
Таинственной своею пятерицей,
Десятку невозможно превзойти,
Ты – половина десяти
И вправе обладать, учти,
Мужского пола половиной;
А раз наш пол един, – любым мужчиной
Владей, как повелитель наш единый.

Так низко я еще не пал,
Чтоб докатиться до похвал
Ее глазам, ресницам, губкам
Иль воспарить к уму, к поступкам.
Пусть тот, кто сам себя познал,
На этом основаньи хрупком
Любви возводит Мавзолей:
Кто знает цель и верен ей,
Тот промахнется тем верней.

Мы можем подлинно сказать,
Что совершенство описать
Никак нельзя без негатива.
Любовь моя – такое диво:
Не спорьте – вам не угадать —
Но, коль размыслить справедливо,
«Нет» больше совершит, чем «да»:
Тот, кто не целит никуда,
Не промахнется никогда.

Природа нам закон дала:
Любить добро, бежать от зла;
Но есть ни злое, ни благое, —
Что ни любить, ни презирать,
А можно просто выбирать:
Сперва – одно, потом – другое.

Когда бы женщина была
Сосудом блага или зла,
Любовь была бы делом длинным.
Но ничего такого нет,
Они не в пользу, не во вред,
А на потребу созданы нам.

Будь в них добро, о том не знать
Мы б не могли, – добро видать,
Как дуб зеленый, отовсюду;
Будь зло – сгубило бы давно
Весь человечий род оно:
В них, значит, ни добра, ни худа.

Они – плоды у нас в саду,
Мы их срываем на ходу,
Рассматриваем и кусаем;
И перемена блюд – не грех,
Ведь дорог ядрышком орех,
Ну, а скорлупку мы бросаем.

Верни глаза мои обратно —
Ты их брала не безвозвратно!
Но навидались столько лжи,
Ужимок льстивых
И слез фальшивых —
Увы! – они
За эти дни,
Что их пока попридержи.

Верни и сердце… Было дома
Ему притворство незнакомо.
Но, наущенное тобой
Юлить, ломаться,
Лгать, издеваться,
Клятв не держать, —
Пускай опять
Не возвращается домой.

Нет! Все назад верни скорее,
Чтоб видеть ложь я мог яснее
И рад был, что и ты беды
Не избежала,
И все мечтала
Лишь об одном —
О нем, о том,
Кто был и льстив, и лжив, как ты!

Трудно звездочку поймать,
Если скатится за гору;
Трудно черта подковать,
Обрюхатить мандрагору,
Научить медузу петь,
Залучить русалку в сеть,
И, старея,
Все труднее
О прошедшем не жалеть.

Если ты, мой друг, рожден
Чудесами обольщаться,
Можешь десять тысяч ден
Плыть, скакать, пешком скитаться;
Одряхлеешь, станешь сед
И поймешь, объездив свет:
Много разных
Дев прекрасных,
Только верных в мире нет.

Если встретишь, напиши —
Тотчас я пущусь по следу!
Или, впрочем, не спеши:
Никуда я не поеду.
Кто мне клятвой подтвердит,
Что, пока письмо летит,
Да покуда
Я прибуду,
Это чудо – устоит?

Мне все равно, кого любить;
Будь она пышнотела или суха, как палка,
Бойкая горожанка или провинциалка,
Может блондинкой или смуглянкой быть;
Вечно в слезах, как губка,
Или в пылу, как трубка,
Лишь бы не однолюбка,
Лишь бы не преданная голубка, нет! —
Боже, избавь от этих бед.

Или так манит вас покой?
Или вы все пороки старые истощили?
Иль матерей уроки в детстве не доучили?
Или боитесь верности вы мужской?
Нет, не покой нам нужен,
Суженый слишком сужен;
Меньше, чем пара дюжин, —
Слишком выходит постный ужин, ах! —
В узенькой клетке чиж зачах.

Так я на лютне бренчал, чудак;
Песню мою Венера походя услыхала,
Горестно изумилась и вознегодовала;
Но, убедившись, что все и вправду так,
Молвила: точно, эти
Еретики на свете
Есть, и у них в предмете
Верность, но эти коварные сети – ложь!
Верных влюбленных не найдешь.

Любя день целый одного меня,
Что ты назавтра скажешь, изменя?
Что мы уже не те – и нет закона
Придерживаться клятв чужих?
Иль, может быть, опротестуешь их,
Как вырванные силой Купидона?
Иль скажешь: разрешенье брачных уз —
Смерть, а подобье брака – наш союз —
Подобьем смерти может расторгаться,
Сном? Иль заявишь, дабы оправдаться,
Что для измен ты создана
Природой – и всецело ей верна?
Какого б ты ни нагнала туману,
Как одержимый, спорить я не стану;
К чему мне нарываться на рога?
Ведь завтра я и сам пущусь в бега.

Я не могу любить того,
Кто влюбчив чересчур;
Любовь – неволя для него,
Тиран ему – Амур.

Но и разборчивых особ
Любить – опасный труд;
Такой легко изменит, чтоб
Отведать новых блюд.

Душе претит тот верхогляд,
Кто лишь к красоткам льнет;
Но если кто уродке рад,
Тот сам в душе – урод.

Я остряков не выношу,
Их желчь несносна мне;
Но и болванов попрошу
Держаться в стороне.

Богач подарками скует
И сделает рабой;
Но много ль проку от свобод,
Коль кавалер скупой?

Кого же выбрать из мужчин,
Без страха полюбя?
Всего надежней – без причин —
Любить саму себя.

Кто в руднике Любви рыл глубже моего,
Тот скажет, где там скрыто волшебство.
А я любил душой и телом,
Но скоротай хоть век за этим делом —
На приисках Любви не сыщешь ничего:
Там надувательство сплошное.
Алхимики, мошенничая, чтут
Чреватый золотом сосуд,
А все живут с пустой мошною —
К лицу ли нам старание смешное?
Ведь наших упований средоточье —
Любовь – лишь зимний холод летней ночью.

Бессмысленной возне готовы мы принесть
Свободу в жертву, время, деньги, честь.
Да что это за радость, если ею
Натешиться – и моему лакею
И мне – дано равно? Как это перенесть?

А если кто-нибудь поклялся,
Что любит душу, а не плоть,
То вразуми его Господь, —
Несчастный просто обознался:
Осанной шум кабацкий показался.
Ведь женщины как мумии – наружно
Красивы, но решительно бездушны!

Любви еще не зная,
Я в ней искал неведомого рая,
Я так стремился к ней,
Как в смертный час безбожник окаянный
Стремится к благодати безымянной
Из бездны темноты своей:
Незнанье
Лишь пуще разжигает в нас желанье,
Мы вожделеем – и растет предмет,
Мы остываем – сводится на нет.

Так жаждущий гостинца
Ребенок, видя пряничного Принца,
Готов его украсть;
Но через день желание забыто,
И не внушает больше аппетита
Обгрызенная эта сласть;
Влюбленный,
Еще недавно пылко исступленный,

Добившись цели, скучен и не рад,
Какой-то меланхолией объят.

Зачем, как Лев и Львица,
Не можем мы играючи любиться?
Печаль для нас – намек,
Чтоб не был человек к утехам жаден,
Ведь каждая нам сокращает на день
Отмеренный судьбою срок;
А краткость
Блаженства и существованья шаткость
Опять в нас подстрекают эту прыть —
Стремление в потомстве жизнь продлить.

О чем он умоляет,
Смешной чудак? О том, что умаляет
Его же самого, —
Как свечку, жжет, как воск на солнце, плавит,
Пока он обольщается и славит
Сомнительное божество.
Подальше
От сих соблазнов, их вреда и фальши! —
Но Змея грешного (так он силен)
Цитварным семенем не выгнать вон.