Юрий Шевчук - Сольник

В рабочем квартале — зима,
                  рабочий квартал — снег.
В рабочем квартале сходит с ума
                  шлакоблочной кривой новый век.
Пьяные дети холодной страны
                  сплевывают новый гимн.
Инвалиды бескрайней, чеченской войны
                  атакуют ночной магазин.
Рабочий квартал — дешевая брошь,
                  рабочий квартал — шинель.
Выползает голодная, бледная вошь
                  на рабочую, «бля», панель.
В рабочем квартале не спят,
                  рабочий квартал — ножи.
В рабочем квартале всю ночь матерят
                  очередной режим.
Раненый ветер снует по углам,
                  газеты летят на юг.
Дожди и реклама стучат по мозгам —
                  не влезай на меня, убью!
Рабочий квартал — угрюмый оскал,
                  столетия — кость да ложь.
Рабочий квартал споткнулся, упал —
                  алкогольная злая дрожь.
В рабочем квартале зубы из стали,
                  рабочие руки сильны.
Проедают свои трудовые медали
                  пионеры счастливой страны.
В рабочем квартале жгут светлые дали
                  в мартеновских лютых печах.
Как небо, титаны державу держали
                  и носят ее на плечах.

Наша борьба подвела к венцу,
На стене телевизором — тюремная клеть.
Спор о начале вновь подвел к яйцу.
Мы сидим за столом и пьем свою смерть.
Солдаты духа, мы горим в трусах.
Слишком много эротики, да мало любви.
Страну закопали в этих кустах,
Кого ни спроси — се ля ви!

И мы дарим друг другу время на память,
Россия — женщина с героическим прошлым,
Немного светлым, немного пошлым.
В подъезде с настоящим, как вечность в стакане.
Я думал она — мать, оказалось — beer.
Я для нее неактуален и вреден.
Но я достаточно богат, позвольте, леди!
Печально смотреть на мир.

И кто будет драться, если завтра война?
Кто снова ослепнет, штурмуя свет?
Двойного гражданства у неба нет,
У земли нет амбиций, но есть она —
Россия, женщина с разбитым лицом.
Для кого-то ротик, для нас — пасть.
Россия — невеста, век с мертвецом,
Мы так напились, мы готовы пропасть!

И наш патриотизм не очень высок.
Он — не фужер на банкете, не танцор нагишом,
Он не гимны, не марши, не речей песок,
Он наивен, прост и даже смешон.
Он — не дубина, не народ, не вождь,
Не чугунный цветок в гранитной руке…

Он там, где мы хоронили дождь,
Он — солнце, тонущее в реке.

Страна швыряла этой ночью мутной сволочью,
И разменяв добро на зло,
                                    как деньги старые на новые,
Рванула! Асфальт, когда он на щеке,
                                    как водка с горечью,
И окна, окна были первые, готовые.

И зло на заливном коне взмахнуло шашкою,
Добро, оно всегда без кулаков —
                                    трясло культяшками,
Пыталось жалость убедить
                                    помочь, опомниться,
Но все быстрее и точней летела конница.

Аплодисменты! На манеж под звездным куполом
Повыпускала ночь зверей, и замяукало,
И заалёкало, вспотело, вмиг состарилось,
И побледнело, и струхнуло, и затарилось,

Чем Бог послал, а черт, а черт подсунул им,
Да, он ведь старый театрал — он любит грим.
Тела вдруг стали все огромные да полые,
А пьяница-сапожник память,
                                    как всегда, оставил пленки голыми.

Страна швыряла этой ночью, ночью-сволочью,
Страх покрывался матом, будто потом,
                                    страх брел по городу.
Закат, когда он на щеке, как водка с горечью,
Ночное небо это было дотом,
                                    оно еще напоминало чью-то бороду.

Провинция уткнулась грустно, нервно в телевизоры,
А кто-то просто шел домой и ел яичницу.
Дышали трупы тихо, мирно под склянками провизора,
А кто-то в зеркале вертел уже своею личностью!

Страну рвало, она, согнувшись пополам, просила помощи,
А помощь танком по лоткам — давила овощи.
Аплодисменты, «бис», везде ревело зрелище!
Стреляло «браво» по беде, увидишь где еще.

Страна рыдала жирной правдой,
                                    так и не поняв истины,
Реанимация визжала, выла бабой,
                                    последней нашей пристанью.
Пенсионеры с палками рубились
                                    в городки с милицией,
А репортеры с галками их угощали блицами.

Судьба пила, крестясь, и блядовала с магами,
Брели беззубые старухи с зубами-флагами,
Да, повар-голод подмешал им в жидкий стул
                                    довольно пороху.
Герои крыли тут и там огнем по шороху.

И справедливость думала занять чью-либо сторону.
Потом решила, как всегда,
                                    пусть будет смерти поровну.
Да, погибали эти крыши, эти окна первыми,
Все пули были здесь равны, все мысли верными.

Аплодисменты, «бис», везде ревело зрелище!
Стреляло «браво» по беде — увидишь где еще.

И лишь в гримерке церкви —
                                    пустота, в тиши да ладане,
Где чистота и простота, где баррикады — ада нет,
Она горела в вышине без дыма-пламени,
Я на колени тоже встал, коснувшись этого
                                    единственного знамени…

Страна швыряла прошлой ночью мутной сволочью,
Страна скребла лопатой утром
                                    по крови, покрытой инеем,
Да, по утрам вся грязь, все лужи отражают синее,
Асфальт, когда он на щеке, как водка с горечью,

На память — фото пирамид
                                    с пустыми окнами-глазницами.
Аплодисменты! Чудный вид! С листом кленовым
                                    да с синицами!
А будущее, что только родилось, беззвучно плакало,
А время тикало себе, а сердце такало.

Кавказские войны — победы побитой России.
Кавказские войны — мои высокие поражения.
Русые волосы русской Анастасии,
Чеченки Беллы кошачьи телодвижения.

Для геополитики, даже если их нет,
                  всегда нужны белые пятна.
Кавказ необходимо было завоевать,
                  пустить в свет и сделать приятным.
Государь император отдал приказ, и поехали казаки
Со свистом и гиканьем отрезать дорогие куски.

Господин президент тоже сказал свое веское слово:
Кавказские войны — наша демократическая дорога!
И полки поползли умирать
                  в перестроечной тесной обнове.
Кавказские войны — всего лишь два имени Бога.

Леса и обрывы, лощины, над фугасом колеса,
На траках чеченская грязь
                  в обнимку с русскою кровью,
Вайнах, имеющий всех с вершины крутого утеса,
Горянка с изогнутой, жалящей саблею вдовью.
Глаза, стреляющие из-за саманных заборов,
Вечный огонь из нефти у хлева, в асбестовой раме,
С прищуром улыбки, беда и тоска разговоров,
В прицеле — ползущая точка без ног,
                  по этой крутой панораме.

Вообще-то любая война — тяжелейшая правда на свете.
На ней так много гранат и вранья, что она неподъемна.
И великая ложь существует в каждом,
                  самом честном ответе.
Под обстрелом, в щели понимаешь,
                  как это слово объемно.

И Дудаев, и Рохлин где-нибудь и сейчас
                  в героическом месте,
Обсуждают стратегию, кроют начальство,
                  выпивают, слушают песни.
Кавказские войны — сомнение и горе, покаяние
                  и постриг прогрессивной России.
Что выкусили, тем, безусловно, выпили и закусили.

Я тоже там был, страдал духовно и скотски,
Маршей не написал, не накачал ума и фигуры,
И как написал утонченный Иосиф Бродский,
Бурю, увы, не срисовать с натуры.

И как камер-юнкер Александр Сергеевич Пушкин
В своем путешествии в Арзрум
Не выдал стихов, чтоб хотелось под танки и пушки,
Не состряпал хитов показательный
                  государственный штурм.

Что мне ваши победы на чистом, кремлевском асфальте,
Ваши бодрые речи в хрустальных немецких бокалах,
Кавказские войны горят именами на черном базальте,
Как купол погибшей «шестой»
                  на бетонных стропах-кинжалах.

Помню детский рисунок с маленьким, ласковым солнцем,
Смятый бурым поносом у фронтового, кривого сортира, —
Летели по небу радугой кадмий и стронций
И контуженный голубь в поисках лучшего мира…