Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Я не видал нигде такой луны безмолвной,
Такой блаженной мглы, благоуханья полной,

Такой голубизны между ветвей древесных,
Таких ночных небес не помню бессловесных,

Как ирис, легкая луна, в монистах света,
Сияньем призрачным так бережно одета.
Метехи и Кура сверкают белизною
Под нежной, призрачной, невиданной луною.

Здесь Церетели наш почиет в смутных грезах.
Над ним, над кладбищем, что утопает в розах,

Мерцанье звездное так чисто и так нежно.
Бараташвили здесь любил бродить, мятежный.

Пускай и я умру, как лебедь в час печальный,
О, лишь бы выразить восторг мой изначальный,

Когда в полночный час цветы глаза раскрыли,
Когда всех снов моих широко плещут крылья

И паруса мои раздуты вдохновеньем
В соседстве с кладбищем, с немым его забвеньем,

Я знаю! Для души, исполненной мечтами,
Путь смерти — тот же путь, усеянный цветами.

Я знаю, что поэт создаст и сказку смело,
Когда такая ночь им властно завладела,

Что рядом с кладбищем я полон юной жажды,
Что я простой поэт и что умру однажды,

Что перейдет в века написанное мною
Под этой голубой безмолвною луною!

Город сегодня с утра взволнован.
Сборища в каждом саду и сквере.
Высится Ленин над миром новым,
           Смотрит в лицо непогоды.
Вихорь стучится в окна и двери.
Людям открыт кругозор просторный.
Страстно взывают к буре валторны,
           Кричат фаготы.

В честь этих дней бокал подымаю.
В гудках заводов рождается слава,
Сдвинута с мест природа немая,
           Время пирует с нами.
Ленин, явленье мощного сплава
Трех революций, досель небывалых,
В грохоте войн, в лавинных обвалах
           Он наше знамя.

Тянет к нам руки свои, уповая,
Из-за далеких снегов избенка,
И отвечает ей боевая
           Дружба рабочего класса.
Как по сердцам ударила звонко
Самоотверженность этого часа:
Всем угнетенным земли без изъятья —
           Наши объятья!

Подними высоко чашу жизни.
Выжми в чашу гроздья вдохновенья…
Всё, что не достойно званья жизни,
Уничтожь, сожги без сожаленья!

Огненною, светлой влагой брызни
На печаль разлуки, на забвенье!
Будь глашатаем рожденной жизни!
Остальное жги без сожаленья!

Безвестный месх, я стихи слагал.
И сколько в прошлом дорог ни легло, —
Мой стих меня раньше солнца сжигал,
А солнце раньше стихов сожгло.

Да будет чеканка стихов моих
Напряжена, как звон тетивы,
Грозна, как битва в скалах родных,
Светла, как шелест майской листвы.

В ней бубна стук и пандури стон,
В ней звон воздушных незримых волн.
Мой стих, открытый со всех сторон,
Дыханием жизни да будет полн!

Как раненый барс в теснинах скал,
По всей стране столько дней и лет
Скитался я и мечту искал —
Безвестный месх, исступленный поэт.

Вот мой сонет, мой свадебный подарок.
Мы близнецы во всем, везде, до гроба.
Грузинский полдень так же будет ярок,
Когда от песен мы погибнем оба.

Алмазами друзья нас называют:
Нельзя нам гнуться, только в прах разбиться.
Поэзия и под чадрой бывает
Такой, что невозможно не влюбиться.

Ты выстоял бы пред быком упорно
На горном пастбище, на круче горной,
Голуборожец, полный сил и жара.

Когда зальем мы Грузию стихами,
Хотим, чтоб был ты только наш и с нами,—
Будь с нами! Так велит твоя Тамара.

Здесь горевал Овидий о Риме,
Плакал о злой судьбе сыновей.
Рима и времени необоримей
Пламенный стих в чеканке своей.

Пушкин тут помнил низкое небо,
Северный серый город Петра.
Гибнущий город, — он был или не был,
Или он рухнул только вчера?

Тут Александр Македонский с боем
Гнал амазонок в оные дни,
Не променял он на женский пояс
Львиную доблесть львиной брони.

Скифские орды в похмелье диком
Яро ломали хребты коней.
Рати ислама промчались с гиком,
Чтоб на Дунае осесть прочней.

Много племен прошло, чье семя
Смешано тут и втоптано тут.
Стихла их ярость. И надо всеми
Тучи седой Киммерии идут.

Что же мне делать? Песней ли это
Сердце мое взмывает, друзья?
Нет, лебединой песни поэта
С порванным горлом запеть нельзя…

Много еще племен прокочует,
Высохнут гирла понтийских рек.
Но что поэт однажды почует,
В жилы стиха прольется навек.

Здесь горевал Овидий о Риме,
Здесь вспоминал сыновей своих.
Рима и времени необоримей
Мною подхвачен памятный стих.

Разве я кем-то из дому изгнан?
Сам добровольно кинул отчизну,—
Вот и брожу по скифской стране,
Да не поможет чужбина мне.

Но Киммерия нынче близка мне —
Дикие степи, голые камни…
Иль это пушкинский горький стих —
Первопричина скорбей моих?

Или слепец настроил бандуру
И обошел христа ради базар,
Или собака завыла сдуру,
Или я сам дал волю слезам?

Детство ли вспомнил, юность ли прожил?..
Сердце мое бандурист растревожил.
Что же он плачет, бедный слепец,
Миру всему пророчит конец?

Словно я ждал еще с колыбели
Ночи такой, непогоды такой, —
Скифы на море песню запели,
На сердце смута и непокой.

Говорят, что раз в сто лет колышет
Небо языки такого пламени.
То не старец летописец пишет,
То моя бессонница сожгла меня.

С каждым, кто назвал себя поэтом,
Только раз такое приключается.
Черноморье спит. Под легким ветром
Зыбь трепещет, парусник качается.

Пароход «Ильич» причалил к Сочи,
Словно «Арго», воскрешенный заново:
В золотом колодце южной ночи
Дивный след преданья первозданного.

И сладка мне, так сладка навеки,
Как ребенку ласка материнская,
Соль морская, режущая веки,
Ширь твоя, прародина эвксинская!

Родина! К твоей ли колыбели
Прикасаюсь, за былым ли следую,
Человек я или кахабери,
Сросшийся корнями с почвой этою, —

Кем бы ни был, но, мечте покорный,
Напишу поэму бедствий родины.
Что мне жизнь! Пускай лавиной горной
Сметены пути, что раньше пройдены!

Словно речь Овидия Назона
О себе самом или о римлянах,
Речь моя — пускай в ней мало звона —
О путях забытых и задымленных.

Часто их меняли. Так меняют
Лед на лбу страдальца госпитального.
Правнуки и ныне поминают
Пропасти у перевала дальнего.

В пламени небесные ворота.
Брошен якорь у высокой пристани.
Мне приснился белый сон народа —
Снег Эльбруса, еле видный издали.