Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Вот комната. Солнце. Живое тепло.
Зеленое пекло в распахнутых окнах.
В еще непроветренном мире светло.
Мир плавает в матовых ватных волокнах.

Вот важная мудрая кошка в лучах.
В оранжевых отблесках книги и кресла.
Слежавшийся мир. Человечий очаг.
Опять это вылезло. Снова воскресло.

Поэт проклинал свою комнату.
Но За это ему и платили дороже.
Но сердце поэта прогоркло давно
И стало на комнату очень похоже.

Бывало, оно воевало, круша
Прогорклую кухню жилого адата.
Тут первый мятеж начинался когда-то.
Тут первое слово сказала душа.

Но корни пустили и гнезда мы свили,
Боялись, как нянек, домашних тишин.
И — словно традицию Бараташвили —
Поставили стол, и тахту, и кувшин.

И демон белесый, как гипсовый слепок,
По комнатам ходит. И колокол воет:
«Не тронь, революция, этого склепа!
Не двигай вещей! Не ломай бытовое!»

Поэты, не тратьте на опись чернил.
Изменим страну и обрушим гранит.
Но комнатный демон лицо сохранил,
И комната рухлядь свою сохранит.

Иль дайте ей визу, на запад отправьте —
К лжецам эмигрантам, к поэтам без тем.
Отправьте к изменникам собственной правде —
На запад, на запад, — и к черту затем.

Вот в комнату входят и небо и пихта,
Влетает луна вместо маленьких ламп.
Поэт! Если ты не потомок каких-то
Прапрадедов — сердце разбей пополам.

На две половинки! И выкинь одну!
Останется лучшая, верная в бое.
И комната лопнет в прожилках обоев.
И книги ей тоже объявят войну.

И время ей бросит «прощай», уходя,
И ласточек горсть, и последний звоночек
У двери, и листья, и капли дождя.
Так время с одной из жилых одиночек
Простится, на волю навек уходя.

Помогут ей ласточки, незаселенной.
Поможет ей солнце, пустой и большой.
Поэты придут из деревни зеленой
Бороться с ее постаревшей душой.

По рельсам, по степи, по знойной долине,
Не оскудевая, как свист соловья,
Летит она в свивах бесчисленных линий,
Прямая, ночная дорога моя,

Республика правды, труда и свободы!
За свистом, за степью, за цепью колес
Вот желтое небо в кусках непогоды
Орлами за мной из-за гор понеслось.

Всё мимо! Вот на поле мельницы сели,
Руками дощатыми ветер ловя.
Вот поле за полем под звон карусели
Сменяется, как ритурнель соловья.

Всё мимо! Кавказ уже кончился. Каспий
Лежит позади. Протянулись в струну
Огни за окном. Набирает их наспех
Задымленный в трубах Ростов-на-Дону.

Кто скажет, кто помнит историю боя,
Историю гордых боями годин?
Где пляшет Азова лицо голубое
И морщится рябью весенних путин?

Вот в окнах проносится старая церковь,
У поля подкошенная на краю.
И вечер. И вечер, на взморье померкнув,
Смывает осеннюю краску свою.

Большая страна, где свобода и труд
Решают, что сбудется, в будущем кроясь.
Какие бои человечество ждут —
А сколько, а сколько их было…
                                                    Но поезд

Гудком запевает. Но из-под колес,
Сминаясь, опять выпрямляются степи,
И трутся рессоры, и лязгают цепи.
И снова — гудок, доводящий до слез.

А горы-то в Грузию, видно, вернулись.
Дороги вперед устремляются все.
Дорога летит в лихорадочном пульсе,
Несется страна в первозданной красе.

Ты родина всех человеческих стран,
Ты родина Грузии! Здравствуй, Россия!
Какими дорогами ни колеси я,
Найду по морям, по полям, по кострам,

По горным тропам, за Азовом и Понтом —
Глаза золотые от хлеба твои,
И кожу, покрытую бисером потным,
И чащу, где льются в ночи соловьи.

Где рельсы и свищут, и льются, и стелют
Огни по уже пролетевшим огням,
Где конь мой Мерани ныряет в метели
В безжалостной жадности к будущим дням!

На ветхом списке «Вепхис ткаосани»
Цветная тушь и пурпур не померкли.
Вот вся земля в полуденном сиянье,
Вот опрокинут тополь в водном зеркале.

Как будто только что монашек истовый
Воскликнул: «Кшш!..» —
                                 и пташка заметалась,
Потом он долго книгу перелистывал,
Но гостья в ней пернатая осталась.

Ее художник на листе привесил,
Ей перышки вздувает ветерок.
А рядом — всё родное поднебесье
Плывет, плывет, синея между строк.

Не сгинет пташка под охраной львиной
У башен руставелевских шаири.
Не сгинет семь столетий с половиной,
Вскормленная родимой яркой ширью.

Зеленый мир по-прежнему теснится
Пред витязем, сидящим у реки.
И тигры обступили ту страницу,
И лапами касаются строки.

И вспомнил витязь о «Висрамиани»,
О повести, похожей на печаль его.
Лицо любимой видит он в тумане,
В воде и в чаше — розовое зарево.

А там — второй в пустыне одичалой
Со звездами родными говорит.
И только слово песни прозвучало,
Небесный свод сочувствием горит.

Так переписчик и художник рядом
Усердствуют в товарищеском рвенье,
И дивным облекается нарядом
Страница в миг ее возникновенья.

И в ней сквозят Иран и Византия
Дымками благовоний, пестрой пряжей.
Синеет даль, синеют льды седые,
Синеют пропасти родимых кряжей.

Художник — тоже витязь, полный
                                                   доблестным
Восторгом и любовью беззаветной,
Как бы в ночи разбужен ранним проблеском
Иль пеньем петуха передрассветным.

Не целовал он древа крестной муки,
Не кланялся языческим божкам.
Сжимали кисть его сухие руки,
И покорялись формы тем рукам.

Как Тариэла Автандил, бывало,
Художника вел переписчик грамотный,
И дружба их народу отдавала
Богатство этой были незапамятной.

Был слышен переклик дозоров башенных
Из Тмогви, Вардзии, Бостан-калаки
И дальний конский топот —
                                    в ошарашенных,
Разбуженных расселинах во мраке.

И, бодрствуя в каморке полунощной,
Трудясь над дивным вымыслом поэта,
Для Грузии своей, грядущей, мощной,
Сокровище они хранили это

И свечи жгли… А между тем под спудом
Горело пламя слова ярче свеч,
Чтобы своим простым и вольным чудом
Врагов отчизны беспощадно жечь!

Кто сказал, что мала она ростом,
Моя родина в сердце Кавказа?
Кто измерил по кручам и звездам
Кругозор, неохватный для глаза?

Пусть в горах заливается буря,
Вечных льдов разгорится блистанье,
С храбрым витязем в тигровой шкуре
На века обручится Нестани…

Нет, у нас небосвод не принижен,
Не зачахнут орлиные крылья.
Наши скалы над крышами хижин
Для орленка всё небо открыли.

Не в саду, обнесенном оградой,
Ветерок обвевал его слабый.
Если б не было на небе радуг,
Вдохновенная мысль не росла бы.

Здесь горят, как алмазные грани,
Вековые развалины Гори,
Здесь луна — словно щит Амирани,
Колыбель — словно мощные взгорья.

Кто сказал, что она низкоросла,
Наша Картли за синим Казбеком?
Ветер Картли в грядущее послан.
Он как горная буря над веком.