Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Где шире дышишь ветром непогоды,
Где зорче видишь в самом сердце тьмы,
Где мужество — как алкоголь свободы,
Где песня — разбомбленных стен углы,
Надежда — горсть нестынущей золы?

Не гаснет жар в твоей печи огромной.
Твой огонек всегда курчав и рыж.
От Пер-Лашез до колыбели скромной
Ты розами осенними горишь.
На всех дорогах — кровь твоя, Париж.

Что в мире чище твоего восстанья,
Что в мире крепче стен твоих в дыму?
Чьей легендарной молнии блистанье
Способно озарить такую тьму?
Чей жар под стать Парижу моему?

Смеюсь и плачу. О, как сердце бьется,
Когда народ, во все рога трубя,
На площадях твоих с врагами бьется!
Велик и грозен, мертвых погребя,
Париж, освободивший сам себя!

Мне партия дала глаза и память снова.
Я начал забывать, как детский сумрак сна,
Что сердцем я француз, что кровь моя красна.
Я помнил только ночь и цвет всего ночного.
Мне партия дала глаза и память снова.

Мне партия дала родной легенды благо.
Вот скачет Жанна д’Арк, Роландов рог поет.
Там, в Альпах, есть плато, где наш герой встает.
Простейшее из слов опять звенит, как шпага.
Мне партия дала родной легенды благо.

Мне партия дала живую суть отчизны..
Спасибо, партия, за грозный твой урок.
Всё песней быть должно. Мир для нее широк.
И это — боль и гнев, любовь и радость жизни.
Мне партия дала живую суть отчизны.

Мне странно бродить по Москве, мне странно,
Что всё изменилось и всё сохранно:
Не явственен двадцатилетья след —
Всё тот же город в полуночи снежной,
И звезды башен, и корпус манежный.
А полночь светла, а я уже сед.

Я сбился с пути, я спутался, право!
Был Пушкин слева, теперь он справа.
Рисунок черных решеток в снегу
Бежит, как строки его черновые.
Мерещится, что бульвары впервые
Зовут на прогулку, бегут в пургу.

Чайковский улицу видит далече.
Декабрь порошит ему руки и плечи,
И только взмах этих бронзовых рук
Седую темень слегка колышет,
И только одно изваянье слышит
Рожденье струнных глиссандо вокруг.

Дома исчерчены вспышками света.
Скользящие тени скрестились где-то.
Не дремлет огромный город в ночи.
Над скопищем улиц, над вьюжною пряжей
Высотные зданья стоят на страже,
В пространство звездные шлют лучи.

Вон дом деревянный с крышей зеленой.
Подходит путник, глядит удивленно:
Всё тот же дворник колет дрова,
Как будто внешний вид сохранился,
И только масштаб во всем изменился,
Не тот человек, другая Москва.

Всё выросло вверх, всё в отменном здравье.
Мосты, саженные плечи расправив,
Простерлись над водною быстриной,
И набережных гранитные плиты,
И волны реки естественно слиты
С далекою Волгой, со всей страной.

А там, где стропила до туч взлетели,
Москва потягивается, как в постели,
Как женщина в томных грезах любви.
Как будто сквозь сон улыбнулась жадно,
Как будто видит простор неоглядный
И там размещает стройки свои.

И сильные руки вдаль устремила
К возлюбленному — Грядущему мира.
А с гор Воробьевых, с Ленинских гор,
Откуда ее Бонапарт заметил,
Университет ей смеется, светел,
Грядущий сын ей руки простер.

Вижу добрый прищур, вижу ясность лица,
Ранний час, когда день еле-еле сквозит.
Он, вселенную всю распахнув до конца,
Каждый сноп световой прямо в сердце вонзит.

Вдохновенье, лети в поднебесную высь,
Проложи в облаках неисхоженный путь.
Если пущена метко стрела, то промчись.
Издавна повелось, что себя не вернуть.

Вдохновенье мое! Ты опора опор,
Ты охрана охран и порука моя.
Я дышу, я с тобой заодно до сих пор,
Да не буду лишен этой милости я!

Говорил Насими, наш певец дорогой:
«Если праведно жил, то и речь хороша.
Но правдивую речь душат петлей тугой —
В этой петле барыш для мошны торгаша.

Тронь мизинец моллы — завопит этот шут,
Отречется при всех от аллаха молла.
А с ашуга несчастного кожу сдерут —
Что ему эта боль и людская хула!»

О, звезда на заре, мастер наш Насими,
Дальнозоркий стрелок, заглянувший в века!
И осталась в веках и пошла меж людьми,
Не состарилась мысль, и она нам близка.

По сей день Физули безутешно скорбит
У распахнутых в мир озаренных ворот.
Незабытая боль его давних обид
Заставляет рыдать весь восточный народ.

В сединах Физули — та морозная стынь,
Тех пронзительных лет еле видный канун,
Где прошел караван по заносам пустынь,
Где блуждали без крова Лейли и Меджнун!

И приходит еще к нам Вагиф издали,
Чей оборванный саз — как народная грусть.
И курлычут Вагифу вослед журавли,
Его песенный плач повторив наизусть.

От фарсидских письмен, от арабских прикрас
Он навек излечил нашу тюркскую речь.
И, ширяя крылами, та речь понеслась,
Чтоб народ молодой воспитать и увлечь.

Горемычный певец! Будто в камни стены,
Ударялся твой стон о людские сердца.
Только эхо пошло по ущельям страны,
Откликалось навзрыд между скал без конца,

Ты нам мать и отец, нашей песни родник,
Вольный сокол в плену у ручных лебедей,
И я в песню твою, опечаленный, вник,
Чтоб вернуться к своей и сказать о своей!

Вдохновенье мое! Ты опора опор,
Ты охрана охран и порука моя!
Я дышу, я с тобой заодно до сих пор,
Да не буду лишен этой милости я!

Над моей головой нет угрозы ничьей.
Стоном лопнувших струн не прославится саз.
Не сковали мне рук, не лишили речей,
Не нужны небеса для живых моих глаз.

Мне сказали: «Саг-ол!» — это значит: «Живи!»
Орден Ленина мне прикололи на грудь.
Комсомолец-поэт, всем пожаром в крови,
Всею жизнью живу — вот широкий мой путь.

Вдохновенье мое! С того самого дня
Выше гор, дальше туч мою песнь понесли
И курлычут опять надо мной, для меня
Облетевшие мир трубачи журавли.

Мать, качая дитя, пусть меня назовет
Как приветственный звук, как приятную весть,
Колыбельная снова ко мне доплывет —
Значит, друга нашел… Но и недруги есть!

Зорче молнии будь! Оглянись на тихонь,
Тех, что мух на лету превращают в слонов.
Истребителем будь! Под обстрел, под огонь
Двоедушных друзей, прописных болтунов.

Что за умники, глянь! Оцени их сполна.
Их пустые слова — как кимвалы и медь.
Если честного сына любила страна,
Ей за эту любовь не придется краснеть!

Так бичуй, не жалей шулеров-подлипал,
Кто, меняя лицо, не меняет души,
Кто жену продавал, и со всякою спал,
И, вползая ужом, навредил нам в тиши.

Есть еще и такой, что парит в облаках,
Отрешенный от «будничных» наших забот.
Есть другой, что торчит день и ночь в погребках,
Подпевает любому, и с каждым он пьет.

Прочь их с наших путей! Я в работе своей
Был подручным весны. Я природу любил.
О любимая! Шею мне крепче обвей,
Я живые слова, как огонь, раздобыл.

Мое сердце! Не хмурь своих тонких бровей,
Ибо кончилась боль и рассеялся мрак.
Мое сердце! Не хмурь своих тонких бровей,
С малых лет я ночам ненавистник и враг.

Я чеканил слова не за хлеба кусок,
У народа их брал, чтоб народу отдать,
Я не Байроном рос, но могу быть высок.
В жарком сердце не всю исписал я тетрадь.

Человек — это всё. Он властитель земли.
Без него и заря не горит с вышины.
Цель искусства — душа. Только тронь, и вдали
Откликается мир звону каждой струны.

Что мне злая зима, что мне клетка ее?
Спутник милой души, я, как птица, лечу.
Прочь насмешку и злость! Я веселье свое
Добываю трудом, как могу и хочу.

Не отрекся от мира, не ныл: пощади!
Не назвался нулем на родимой земле.
Чайльд Гарольдом с ничтожной обидой в груди
Не уплыл за моря на чужом корабле.

Тот бесчестен и лжив перед родиной, кто
Отречется от нашей любимой страны.
О друзья! Наше небо зарей залито.
Вы в нарядные платья одеться должны.

Птичий гомон в листве, испаренья росы,
Упоение пчел над пыльцою цветка!
О, свободы моей молодые часы!
О, ведущие в даль молодые века!

О, скользящая в зыбь стайка уток речных,
Будь спокойна за свой сизокрылый наряд.
О, земля матерей, что родят семерых,
Вот охрана твоя — юной поросли ряд.

О, весенняя рань, о, моя детвора!
Как светлы эти личики ранней весной!
Веселись же в садах, разгорайся, игра!
Каждой матери люб ее птенчик родной.

Громыхание туч и струение вод!
Не мутней, половодье, гори, как хрусталь.
Человек на земле свое счастье кует,
А не в смутных мечтах, заплывающих вдаль.

Раскрывайся, цветок! Все твои лепестки
Я целую подряд, благовонный апрель.
Пой, бюль-бюль, в цветнике. Мы с тобою близки.
Пьет дыханье мое упоенная трель.

Встаньте, девушки, в ряд! Вы — невесты земли.
Не смущайтесь своих заалевших ланит.
Вы на солнечный свет заглядеться пришли.
Этот мощный огонь вас легко опьянит.

О, родная земля! Свет очам твоим, мать!
О, счастливых знамен ярко пышущий жар!
Если б не было вас, я бы должен сломать
Эту краткую жизнь, мне врученную в дар.

Пограничник-боец! Свет очам твоим, брат!
Зоркий сокол, прими мой привет издали.
Мы с тобою в строю. Мы не знаем преград.
Наше имя — весна и свобода земли.