Анна Брэдстрит - Поэзия США

За Россию, за русский народ,
За все, что свершил он в этот год,
За русские подвиги, русскую доблесть!
Это было в июне, в воскресное ясное утро,
Такие дни выбирают обычно фашисты
Для погромов, убийств, для предательских нападений
(Как другое такое же утро шесть месяцев позже,
Как другое такое же утро…). И вдруг
Удар вероломный, и с неба посыпались бомбы,
Обрушились смерчи стальные на мирный народ,
На избы и хаты, на хлебородные степи,
На пущи медвежьи, на реки с названием древним,
На города, на узлы железных дорог,
На детей, игравших в саду, на могучих женщин,
На девушек, что стройнее берез белоствольных,
На стариков, гревших кости свои на припеке.
Такой же смерч мог взмести и наши равнины,
Прерии наши безбрежные, словно небо,
Такой же смерч взметал и другие страны,
И сама земля содрогнулась от взрывов стали,
И вот со своих равнин поднялся русский народ!
Беспримерны подвиги русских.
Враг занимал их города. Новостройки
Взрывая, они уходили, но не сдавались.
Танки врага подползали к воротам Москвы,
Но они не сдавались, сражаясь упорно.
От вражеских танков они уходили в леса и сражались,
Жгли на корню урожай, чтоб врагам не достался, —
Вместе с ними воюет сама их земля.
Беспримерные подвиги совершают
В зной и в мороз, в дожди и в метели
Мужчины и женщины России.
Они встали все за родную землю
И отбросили назад машину нашествий.

Я не ищу одобренья или слез сочувствия,
Я не хочу, как ораторы, рассыпать
Бумажные цветы красноречия
На опаленную землю, где умирают бойцы.
Это только факты, железные факты
О беспримерной доблести русских.

За Россию, за непобедимый народ,
За народную непобедимую армию,
За красноармейцев и партизан,
За наших собратьев по оружию,
За великий народ, что остановил
Огромную машину, пожиравшую нации,
Остановил, и порвал ее передачу,
И отбросил назад, и борется с ней
Пламенем, сталью и кровью,
Великан непоколебимого мужества!

Через моря, через растерзанные страны
Мы шлем салют и говорим: «Мы с вами!»
А в Хартфорде, Гаре, Питтсбурге, Детройте
Заводы прокатывают сталь,
И суда соскакивают со стапелей,
Из цехов вылетают аэропланы,
Это трудный шаг объединенных наций,
Борьба будет долгой и тяжелой,
Но принесет урожай, как наши равнины,
И победа, как рассвет, неизбежна!

Рисуя резко, как фламандский мастер,
Лида людей, как бы покрытых лаком
Или увиденных вдали сквозь линзу,
Воскресный полдень сквозь кристальный воздух
Вдоль улицы глядит
И отражает у меня в глазу
Ряды жилищ и жизней:
Окно в окно, дверь в дверь одни и те же,
Лицо в лицо одни и те же,
В их грубой зримости одни и те же;

Как если б жизнь из одного жилища
Застыла и ее изображенье
В двух зеркалах, друг к другу обращенных,
Все время повторялось,
Как будто здесь, в сверхскоростном глазу,
Взгляд размножает фотоотпечатки.

Я вижу длинные автомобили,
Из них, из теплых и стеклянных гнезд,
Порхнут на тротуар, сверкая шелком,
Крепкие ноги наших женщин.
Все наши женщины — одна, все — в черном.
Накрашенный кармином рот
И щечки нежные принадлежат
Мужчине в черном,
Который щеголяет рядом с нею.
К самим себе они идут с визитом:
Весь день скользя от двери к двери,
Ткут свой бессмысленный узор,
Самих себя,
Скользнув холодным взглядом, отражают.
Из комнаты, что разогрелась за день,
Весь день смотрю в окно и жду ее,
Жду, как подсматривающий, ее,
Ее, ту, что затмит всех этих женщин;
Весь день мой взгляд фиксирует привычно
Ряды жилищ и жизней.

Но не случится ничего; не ляжет
Косая тень на плиты тротуара:
Не явится слепая негритянка,
Не выползут из темных нор изгои,
Не выронит бомбардировщик бомбу,
Чтоб вдребезги разбить шары и призмы,
Всю парфюмерию, все зеркала,
Все яркие, в мильярд свечей, витрины,
Не угодит прямое попаданье
И не воткнет дрожащую иглу
В глаз, прямо в глаз узревшему ее,
Ошеломленному ее сияньем.

Вдали от всяких войн, неповторимый,
Как некогда Багдад или Афины,
Город лежит между хребтом и морем.
Воздух сухой и чистый, день сияет,
Будто на глянцевой цветной открытке:
          Виллы и виды. Ночь — реклама
Любви и музыки и звездных сфер.

Сердце Америки. Сердца здесь льнут
Друг к другу на бульварах, там, где пальмы
Растут в горшках, и дальше, на дорогах,
Где выращены сказочные замки,
Как пышные метафоры из камня,
          И на площадках киносъемок,
Где воскресают бредни старины.

Алиса или Золушка — реальны.
Турист, уставший от иллюзий, может
Здесь отдохнуть. Все ново, нет руин;
Почтенье к прошлому здесь не взимают,
Как пошлину; традиции не чтут.
          Эксцентрика — вот здешний бизнес.
И две индустрии: любовь и смех.

Успех — еще одна. Здесь богатеют
Телохранитель, прихлебатель, техник,
Здесь знахарь строит грандиозный офис,
Дебил и гений пожинают лавры,
Для мистика здесь — золотое дно;
          Здесь сверх и супер повседневны,
А красота — расхожий ширпотреб.

Так что это за город? И откуда?
Блажь юной нации, еще растущей?
Укромный уголок для тайных оргий?
Чужой, как шахские гаремы? Наш,
Как дым Чикаго и разврат Атланты?
          Так что же? Молодость порочна,
Как стиль ее домов и модных фраз?

И кто все это? Выскочки? Юнцы?
Цвет нации, умнейшие из умниц?
Да. Хоть невиданный и новомодный,
Город наш-нашенский, американский
Насквозь. И если уж имеет душу
          Цивилизация рассудка,
То здесь душа, Флоренция ее.

Моя душа — там, в комнате моей,
А я вдали, за десять тысяч миль;
И день за днем — лишь трубный рев морей,
Соль, облака и водяная пыль.
Дуй, ветер, дуй, ведь многих встретит смерть.

Самовлюбленной юности друзья,
Книги мои с обрезом золотым;
Цветы, самовлюбленные, как я,
В окне уютом светятся былым.
Дуй, ветер, дуй, ведь многих встретит смерть.

Твой день стал ночью мне, ночь стала днем,
С этим ложусь я, с этим я встаю;
День канул в море, звезды тонут в нем,
Ход времени по небу узнаю.
Дуй, ветер, дуй, ведь многих встретит смерть.

Укол — и память вновь кровоточит,
А мир вот-вот взорвет нас, этот взрыв
Цветы и головы — все превратит
В ничто, мгновенным светом озарив.
Дуй, ветер, дуй, ведь многих встретит смерть.

Смех и отчаянье сдружились. Что ж,
Пусть будет тяжек сердца каждый шаг;
Лицо в морщинах, как морской чертеж,
Слезы в глазах, и моря шум в ушах.
Дуй, ветер, дуй, ведь многих встретит смерть.

Стоп. Станция. Рабочие-путейцы
Машут рукой: салют! и скалят зубы.
Дети визжат, как в цирке, Бизнесмены
Проходят, поощрительно взглянув.
А женщины стоят в дверях домов,
Глядят нам вслед, словно прося вернуться,
Словно слезой остановить войну,
Железо наше растворить могли бы.

Как гроздь плодов из рога изобилья,
Свисаем с переполненных платформ.
Все дружелюбны к нам, готовым хлынуть
Ухмылками и гоготом вдоль улиц.
Бутылка разбивается о буфер.
Взгляд, растянувшись вслед улыбке женской
И сжавшись, как резина, жалит губы,
Что жаждут поцелуя, как воды.

И дальше, дальше — континенты, дни —
Мы тащимся, чумазы и чуть пьяны,
Лихие парни шанса и судьбы,
Чьи «ведра»-каски в призрачном грядущем
Стучат о стену наших мертвых тел
Рядом с лежащим замертво оружьем.
И горизонты сжавшейся земли
Нас обняли, как жесткие ремни.

Колода карт в твоих руках, сдающий;
Сдай мне на счастье парочку получше,
Валетика в придачу подшвырни.
Черви червонны, пики сплошь черны,
Пики и крести-крестики черны.
Дай выиграть, дожить до торжества.
Ведь арифметика игры проста:
Не всем везет, не все придут с войны.

С вокзала на корабль, смерть или порт,
Вокзал, на поезда, на фронт, и смерть,
В грузовики, на марш и в бой, и смерть
Или надежда жить: как знать, как знать.
Смерть — путь назад, на поезд, на корабль,
Жизнь — путь на фронт, о флаг! и наконец
Та жизнь, что после поездов и смерти,
Праздник людей всех стран после войны.