Анна Брэдстрит - Поэзия США

Калифорнийская зима. Ландшафт —
Как интерьер в цветочном магазине:
Кусты камелий розовых в долине
Цветут зимой; и тысячи букетов
Редкостных роз шлет изобильный штат
Для бракосочетаний и банкетов.

Полакомившись розами, ползут
Под сень плюща садовые улитки;
Но мышьяка насыпано в избытке
Для них. А раковины их пустые
Садовник соберет и сложит тут,
В углу двора, как черепа людские.

Туман растаял, небо — чистый лист,
Тетрадный лист, огромнейший на свете,
Для упражнений будущих столетий;
Вот реактивный чертит ряд парабол,
Дуги, кресты, но лист, как прежде, чист:
Ветер успел стереть следы каракуль.

Зима в долине виноградных лоз.
Рядами, как кресты солдатских кладбищ,
Колья торчат, а винограда сладость
Теперь играет в бочках из секвойи,
В чанах с вином, для этого он рос,
Мильярдом гроздьев зрея в летнем зное.

Лыжники с гор, от края снежных зим,
Идут домой, спускаясь вниз, к оливам,
К инжиру, к пальмам, что полны счастливым
Теплом, приятным зимнему сознанию.
Будь стены старше, ты бы вспомнил Рим,
Грунт — каменистей, вспомнил бы Испанию.

Но здесь растет старейший род земной,
Деревья, что росли при фараонах
И вновь весной побегов ждут зеленых.
Не то чтобы красивы; мрачноваты,
Гнетут своей гигантской вышиной;
Но чувствуешь, как почвы здесь богаты.

Дождь в Калифорнии. Покроет дождь
Маслины глянцем, апельсины лоском,
Листья камелии прозрачным воском,
Яркости крыш вернет былую силу,
Хлынет в сады, природы явит мощь,
Долину затопив, подобно Нилу.

Вот идет почтальон. А я в кровати лежу.
— Ты принес мне сегодня письмо, почтальон?
(Это так, понарошку: я хвораю, лежу.)
— Ну конечно, принес, — отвечает мне он.

— Тут говорится, что ты президент
Этой вот — видишь названье? — республики,
И надо сразу же написать ответ…
— Да ведь мне нездоровится, — шепчу я в испуге.

— А какое, — спрашивает меня почтальон, —
Ты хочешь письмо? Я доставлю любое.
— Да нет, спасибо, — отвечаю. И он,
Смущенно простившись, потихоньку уходит.

Мне хочется не того, что я могу захотеть,
Мне хочется… пусть бы на недалекой звезде —
Чтоб им было легко и недолго лететь —
Вдруг взлетел звездолет и сел прямо здесь

И они мне подумали бы… Эх, нет, не то:
Ведь я уже придумал про это. А мне
Хочется чего-нибудь, не похожего ни на что…
Всё, о чем не додуматься! Думай обо мне!

За мячами бегает девчушка в лохмотьях;
Партнер по теннису — он в форменных шортах,
                       с полустертой надписью ВП на рубахе —
Бывший офицер Африканского корпуса.
(Мне помнятся его отрывистые слова:
Aber[125], в Колорадо отправленным быть для военнопленного
                                                      привилегия есть.)

Аккуратные аллеи, карусели, киоски,
В отдалении — серебристо-зеленая речка,
Вечнозеленые склоны холмов и заснеженные горы,
                                              замкнувшие горизонт, —
Военный лагерь перемещенных лиц
В старинном парке Франца-Иосифа.

Горы скрываются за серыми облаками, наползает сумрак,
И начинается дождь.
                                   На просторной веранде виллы Romana
Трехлетняя девочка слизывает шербет
С деревянной ложки.
                                               Я съел свою порцию,
И она говорит мне шепотом: Hier bin i.
Da bist du, — отвечаю девочке я.

Я неспешно еду на велосипеде по улицам:
Девичьи косы, накидки — мимо,
Принимаю ванну, спускаюсь вниз — четыре марша
                                                    мраморной лестницы:
Сани Марии-Терезии — мимо,

Колокольчики вьюнков на доме садовника,
Тропка в саду, я бреду вдоль озера,
С озера летит невесомая стрекоза,
Тяжко ворочаясь, воркуют голуби,
Липовая листва шелестит под ногами,
А сверху смотрят темноликие нимфы
В драных саванах мохнатого мха,
Как тонет в трясине каменный конь.

Но вот из туч выкатывается солнце,
И, словно бы возникая впервые, небо
Вспыхивает на миг ослепительной синевой,
И я, невольно опустивши взгляд,
Вижу — сквозь опавшие листья, сквозь руки
Разбитых статуй — животворные капли,
И солнце их пьет, как живинки росы.

В страданиях, в покорно радостном ожидании
Мир шепчет встревоженно: Hier bin i.

Я карабкался на кровать, словно белый медведь
На льдину; земля раскручивалась, как глобус,
Серебрился иней у меня в бороде —
Я карабкался по глобусным склонам на Полюс.

Детская ночь не боялась потерь —
Кружили снежинки, наш караван засыпая…
Неужели нас всех похоронит метель? —
Бормотал я во тьме, окончательно засыпая.

Вот взреял флаг над сиянием льда:
Я стою на Полюсе, и ничто не утрачено.
Победно чернеет моя борода…
Ну и что же теперь?
                             А пора поворачивать.

С Полюса все дороги — назад, на юг:
Здесь мир — мой мир — вековечно кружит
В стуже несчастий, ненастий и вьюг…
Неужели весь путь был бессмысленен и ненужен?

Похоже, что так. В той детской стране,
Где люди мучительно пробиваются к цели,
Венчающей тяжкие испытанья, — во сне,
Лишь в детском сне я достиг своей цели,

И она была мне нужна.
                                       А здесь,
Где жизнь решительно ничего не значит,
А значит, ничего не значит и смерть,
Хотя мы все пробиваемся наудачу

Именно к ней, ибо только она
Выводит нас всех, одинаково одиноких
Из мучительно долгого, но случайного сна
Бессмысленной жизни, —
                                        на исходе дороги

Я сумел осознать, что веленья ума
Так же пусты, как невольное обученье
Жизненной мудрости: черная тьма
Рождает лишь черную пустоту — мученье.

Когда в углу казармы, кончив бриться,
Хмельной сержант поет О райский брег
И кто-то дал щенку испить водицы,
Готов ли я сказать, что человек —
Не волк, не лютый зверь, но человек?

Тот спит. А тем троим не спится:
Играют у стены в «пристенок». А один
Считает, сколько вылетов ему
До отпуска: один… Еще один… —
Таков удел убийц! Наш мир един,

Особенно в войну:
                              убийцы
Убиты, сгинули навек,
А я хоть жил их жизнью, но не умер,
И мне дано судьбой твердить весь век
Про каждого из них — Се человек!

Меня измучила его судьба убийцы.
Я лгу — но что есть ложь? — такой-то (имярек),
Не умывавший руки кровью,
Не увидавший райский брег, —
Спаситель мира, человек.