Александр Цыганков - Тростниковая флейта: Первая книга стихов
Кропит палёные снега,
Вращают сферы небосклона
Воловьи длинные рога.
Где дуб, терновником увитый,
Раскинул ветви новины,
Читай в попутчике небритом
Черты глубокой старины.
И сам, как царь, в сосновом срубе
Живи и правь свои стихи,
Пока ещё на древнем дубе
Зимой заснежены верхи,
Пока ещё на белом свете
Морозом скован белый сад,
И в каждой кроне – белый ветер,
И в каждом слове – снегопад…
Басандайка —12.1994
Лесная школа
И слышу свист полозьев на снегу,
И ласточки весенней щебетанье…
Ф. И. Тютчев
Когда в непроходимую тайгу
Нам выйдет путь – последуем расколу!
И в белом храме Спаса-на-снегу
Соорудим свою лесную школу.
Пускай вокруг безумствует пурга,
Под ноги рассыпая вертикали,—
Всё это мы уже расшифровали
И не такие видели снега!
Поэзия – лесная школа. Лес
Незаменим в строительстве. Не внове
Поэтам подниматься до небес,
До Бога, подрастая в каждом слове.
С вершинами сверяя каждый слог,
Не нам скорбеть о лаврах или славе.
Мы выдумать себе её не вправе,
Когда пером владеет только Бог.
Когда в непроходимую тайгу
От суетного скроемся смиренно,
Мы на апокрифическом снегу
Прочтём стихами формулу Вселенной,
И в зеркале густых мифологем
Увидим, как над Родиною сонной
Идут снега, и дуб качает кроной —
Зелёный дуб, не узнанный никем.
1.1995
Зимние улицы
Не город – просвещённые задворки,
Где люди, как морозы, бородаты
И к облаку привязаны верёвкой
Троллейбусы на улице покатой,
Где год за годом выше снегопада
Становятся оставленные ниши,
И теремов заснеженные крыши
Глядят из остановленного взгляда.
Привет тебе, покинутый скворечник!
Резной карниз и щебет воробьиный…
Стою, как у распятья, старый грешник,
Я под твоим навершием старинным,
Где Бог слетел узорочьем на ставни
И связь других частей ничуть не проще,
Где идолы чернеют в белой роще,
И время перекатывает камни…
И сказано, что люди, а не стены
Подняли свод над городом и миром.
И в мире, словно в городе старинном,
Мне хочется поверить в перемены.
Томск —1.1995
Пришелец
Как человек эпохи сновидений,
Старик явился прямо со стены.
Я мирно спал. И образы, как тени,
Блуждали по задворкам тишины.
В глубоком сне мне было не услышать,
Как рукописи пели в пустоте,
А он читал стихи, летал над крышей
И строчки поджигал на высоте.
То лепестками розы, то шипами
Старик кружился над потоком сна,
Пока восход прозрачными кусками
Не обрамил распятие окна.
Рассвет застал его за новым делом,
И шелестел страницами весь день
Пришелец мой: он к чёрному на белом
Прилаживал утраченную тень.
А я писал пейзаж – портрет заката,
Пока он не погас, – и правил стих.
Вставали звёзды. И глаза Сократа
Глядели исподлобия на них.
Но минул век. Эпоха сновидений
Прошла, как дождь, пропала за стеной.
Истлели книги. Растворились тени.
Один старик приходит в домик мой.
И я пишу картины, правлю вирши
И в мирном сне не вижу больше снов.
И свет ночной всё глубже или выше,
И день уже, как ночь, без берегов.
3.1994
Ноев ковчег
Дана мне речь природы волновой
И голос, утопающий в туманах,
Когда о побережьях или странах
Поёт на долгих реях кормчий мой.
Простой сизарь, птенец, пернатый брат…
Мой голубь из библейского ковчега.
Издалека, как айсберг, вихрем снега,
Восходит легендарный Арарат.
Безбрежна вавилонская вода:
Ни кораблей, ни облаков, ни башен…
Мне отзвук из грядущего не страшен,
Но страшно в тихом море иногда.
И сколько раз я птицу выпускал
И верил возвращенью человека,
Как будто жил, не ощущая века,
И пил отраву собственных начал.
Я голубя лелеял на руке
И шёл к неровной линии заката,
Но не гора, лишь призрак Арарата
Плотнел и рос, и таял вдалеке.
2.1993
«За грусть, разлитую вдвоём…»
За грусть, разлитую вдвоём,
За одинокий дым над лесом
Поверь строительным отвесом
Снегов и неба окоём.
Как вольный каменщик, с утра,
Как зодчий мира сердцевины,
Твори на улице картины
И слушай музыку двора.
Ещё пять лет – и век пройдёт,
Рассыплет ворохом страницы,
И Музы ветреные жрицы
Закроют храмы на учёт.
Но в центре круглого числа
Проступит вновь невинность, целость,
И новый век погрузит в полость
Всю мощь галерного весла.
12.1994
Ласточка
Все стихи написаны. И в небе
Не найдётся ни окна, ни следа,
Чтобы в нераспаханном Эребе
Выронить хоть спичку. Кифареда
Поражает звон зелёной бронзы
Со стены Эола. И гробницы
Принимают формы или позы,
Как на алтаре отроковицы.
Все поэты были… Но не вправе
Я строку закончить. Этот ветер
Ласточку не тронет, но поправит
Направленье воздуха. На свете
Не осталось ловчего и клетки
Для такой изысканной приманки.
Нам теперь привычнее, чем с ветки,
Пение внутри железной банки.
Кончилась эпоха. Но не в этом
Времени задача. Лишь лакуны
Новым или будущим поэтам
Оставляют скифы или гунны.
Словно в строчках ласточки скольженье
Рвётся на фрагменты или взмахи,
Океан раскачивает пенье,
Сложенное в панцирь черепахи.
6.1995
Корабль-город
Корабль-город, где твой капитан,
Где твой Улисс, привязанный верёвкой
К высокой мачте? Пение сирен
Уже не так опасно – мы привыкли
К тому, что нам накатывает рок.
И я, как твой случайный пассажир,
Немею с каждым днём, хотя и слышу
И музыку твою, и голоса —
Другого города оставленный попутчик
И капитан другого корабля.
Корабль-город, если бы не вдруг
Мы были бы навязаны друг другу
И если бы не тот свирепый вой,
И роковое пенье, и сирены,
Как чудно было б в море разойтись!
И плыть, и петь, и грезить наяву,
И задавать проклятые вопросы,
Но на свободе, где один компас
По временам бывает не уверен
В себе самом среди магнитных бурь.Корабль-город, исповедь моя
Летит с руки, как голубь из ковчега,
И так отрадно верить… Пусть вдали
Два берега – вот Сцилла и Харибра! —
Сближаются… Успеем ли пройти?
Успеем ли собрать остатки слов
Крылатых строк, отправленных на ветер
В бескрайнюю отчизну островов.
Ах, волны, волны – тайнопись богов.
Ах! Отческие чудо-острова.Корабль-город, бросила судьба
Нам жребий, или скипетр свободы, —
Вот посох, что на палубу жрецы
Внесли, прибили к мачте и забыли,
И получился в море – просто крест.
Единственный, что выдвинула ночь,
Оплавленный в огни святого Эльма.
Гори, моя лампада! Красен день
Сияньем этой ночи. Мы пришельцы.
И нам все маяки – лишь миражи.
9.1994
