Александр Цыганков - Дословный мир. Третья книга стихов

Слово приводит в порядок не вещи, а нас.

Тонкая веточка к дикому древу привита.

В кроне безвременья, словно словарный запас,

Зреют плоды в говорливой листве алфавита.

Сколько же радости было в прозрачных лесах —

Ветер в обвалах листвы и поющая крона,

Ропот ветвей, что, как вены, в густых небесах,

И судьбоносных созвездий венец и корона!

Где это всё? И зачем на дощатом столе

Белый кувшин и багровая тяжесть рябины?

В сей кутерьме – в золотой да серебряной мгле —

Грустью просвечены лучшие наши картины.

Кроет окрестности века разбойничий свист!

Время, как ветер, в дремучем лесу алфавита

Вдруг прошумит, рассыпаясь листвою на лист.

Только зачем эта веточка к древу привита?

Мне хотелось бы жить, путешествуя там,

Где во снах не могли ни Улисс, ни Ясон

Побывать и остаться – подняться к богам,

Что и сами взошли на чужой небосклон.

Мне хотелось бы жить, а не быть на виду

И не радовать взор одноглазых часов.

Я и так под прицелом. Я ровно иду

По изломанной кромке крутых берегов!

Мне хотелось бы жить! Не предлог, не глагол —

Каламбур, ветерок, что сдувает с руки

Измельчённый зрачок Полифема на стол,

Рассыпая согласные новой строки.

Будет берег и дом. Будет плеск в темноте!

Будет шторм и скала – и раздолье волнам!

Будет гулкое эхо в ночной пустоте —

Мне хотелось бы жить, путешествуя там…

Подумать только! Он ещё плывёт —

Корабль… Мне эпитетов не хватит,

Чтоб выразить, как время ветром катит

Громаду по волнам, что в свой черёд

И нам воспеть уже пришла пора —

Мужицкую и царскую отвагу!

Построить флот – не вымарать бумагу,

Как чью-то славу, росчерком пера.

Но веком правил грозный мореход —

И город рос, и дело пахло дракой…

Расхристанным портовым забиякой

Сходил с лесов помазанник в народ.

И плотники на мачтовых крестах

Висели, и плывущие Голгофы

Выстраивались в море, словно строфы —

«Полтавы» – в драматических стихах.

Исследователь тайны! Мир – не карта,

Да и не карты в шулерской колоде.

Я мыслю, значит – следую свободе!

Что ветреней, чем, скажем, у Декарта,

Зато верней, чем бред о розе дивной,

Какая бы вовек не увядала.

Одной любви для целой жизни мало!

И кажется нам истина наивной.

Пусть прост мотив, но песня тем славнее,

Чем с ветерком созвучней! Словно это

Той вольности немыслимой примета!

И чем смелее голос, тем вернее!

Гармонии претят мечты о славе.

Начало музыки – вдали от хора!

Простая песня льётся из простора.

Играет море в каменной оправе.

С утраченной картины Полигнота

Достаточно представить – и вода

Преобразит рисунок части света,

Взволнованной гекзаметром поэта,

Как первые стихи и города.

И прозвучит вдали: «Скажи царям —

Оракул онемел…» И мир качнётся!

И кажется, что пифия смеётся,

Предсказывая гибель кораблям.

И дикостью продлённый на века,

Гремит во мгле гекзаметр Гомера

О том, что и пространство – полумера,

И время не верней черновика.

В одной строке – и жертва, и алтарь,

Безумный взгляд пророчицы и – море,

Где с бурей – во вневременном просторе —

Всё борется какой-нибудь дикарь.

Лес расходящихся тропок – от родника,

Чья чистота – как исповедь самурая.

Дальневосточный поезд издалека

Гулом пробил пространство лесного края.

Что там теперь, в том весёлом густом саду?

Светит ли лампа под мелкой старинной сеткой?

Где тот философ, мыслящий на ходу,

Что управлял оркестром ольховой веткой?

Поезд, как время, всё ускоряет ход,

Пересекая плоскость в картине сада

С тенью садовника, что заклинал восход

Неповторимой лексикой вертограда!

Можно исправить повести и стихи,

Но персонажей не привязать к предмету

Новой эстетики, как и все их грехи

Лучше оставить людям, чем бросить в Лету.

Только в садах вызревают плоды идей.

Образ Платона глубже, чем тень платана.

Лес, где расходятся тропки, как мир людей,

Не переносит ни ясности, ни тумана.

Как в иллюзорной графике полотна,

Мраморный идол, тот, что завис над бездной,

Благообразней кажется из окна

Поезда, что всё мчится из Поднебесной.

Мерою времени временщика

В час часовых разводящий завода,

С каждой секундой сверяя века,

Дни прибавляет во времени года.

Как соглядатай работы часов

Он, командир механических ножниц,

У проходной заревых облаков

Хрупких ткачих превращает в наложниц.

Крутится прялка ночная. Тик-так…

Миг звездопада на вспененном ложе!

В час пересменки вдохни натощак

Облако дыма и – бритвой по коже:

Прежде, чем с веком продолжить игру,

Тщательно выбрей широкие скулы!

Опохмелись на халдейском пиру

И поезжай – до Воронежа, Тулы

Или до Владика, где на часах

Будущий день и в картине восхода

Те же ткачихи с надеждой в глазах

Ждут свой корабль из времени года

Пляжных затей и бульварных стихов.

И разводящий не спит до рассвета,

При переводе двуручных часов,

Дни сокращая во времени лета.

Где ты, упрямый седой временщик?

Носишь ли фрак из трехцветного флага

Или к Пресветлому Лику приник?

Просятся в рифму: бумага, отвага…

Что там на третье? Раскручивай ось

Вечной рулетки! Не спи, соглядатай!

Радуйся, что пережить удалось

Время для стрелок. У парки лохматой

Спутаны нити. Какое число?!

Время как фурия мстит за измену!

Ветер стучит в лобовое стекло.

Море взбивает солёную пену.

Карта Отечества, свёрнутая в рулон,

Взгляд моряка, остановленный в точке схода

Моря и неба – с парусником в наклон,

В этой дали – как весточка из похода

Тех близнецов, проглядевших свои глаза, —

Кормчих, царевичей, на корабле Ясона.

Как продолжительна всё-таки бирюза

Времени, что привлекательней, чем корона —

В золоте острова, города – той страны,

Что разделяет ночь на потоки света.

И корабли, как письма, идут с войны,

Чтобы уйти от берега – без ответа.

Я оставляю рукопись. На столе —

Бронзовый бюст собрата и сборник песен,

Негоциантом найденный в той земле,

Где не поэт, а памятник интересен,

Скрученный в трубку, свиток, простой рулон,

Что ограничит линию горизонта,

Но развернётся – с парусником в наклон —

Время бегущей строчкой, как ветер с Понта.

Карты стареют раньше календарей.

Время течёт и выносит на берег века

Странную песнь обкуренных дикарей —

О корабле последнего человека.

Словно уже завершён внеземной полёт

Там, где Земля не светится в небосклоне!

Время – то остановится, то течёт,

То преломляется в новом Девкалионе.

Время растёт, как в небе внезапный снег,

И разливает морем печали мира…

Девкалион без карты ведёт ковчег.

Сколько теперь ей лет, не считала Пирра.

Е. И. Замятину

Вы, Евгений Иванович, нас проглядели.

Мы – не в прозрачных домах, а в железных клетках!

Смотрим на мир – как в будущее – без цели.

Пестуем страх и ненависть в наших детках.

Мы – бесконтрольны, мы – не знаем предела!

Мы – не в ладу ни с совестью, ни с мечтою.

Вы приукрасили многое. В царстве тела

Всё великое кажется мишурою.

Мы – другие! И кто-то другой возвысил

Нас до вершины тёмной, как варвар в саге.

Мы – не верим в разум абстрактных чисел,

Вами сложенных столбиком на бумаге.

Как высоки в безбашенные годы

Среди полей готические своды

Стремительной эпохи ново строя,

Но замок остаётся без героя.

Поскольку, если рыцарь, значит бедный,

Конечно, если он не принц наследный.

Ни Ричарда, ни короля Артура

Не вынесет сия архитектура,

Раз не щадила ни отца, ни сына

Столетия вторая половина.

И в первой – начинали с новостроя.

Закончили – и вынесли героя.

И всё-таки я верю! Оператор

Всегда за кадром – словно конквистадор

Во времени. И в том не наша воля.

Кто выразил себя в природе поля,

Того теперь и мы нарисовали!

Роман с Кармен – в кармической печали.