Константин Арбенин - Зимовье зверей

Полярная Звезда
На середине неба,
И кислый мякиш хлеба,
Да мыслей череда.

И, сидя у окна,
Напротив зимней ночи,
Ты видишь мир короче
И проще полотна.

А если сесть спиной
К окну на табуретку
И если есть конфетку —
И быть совсем земной,

То не поймешь звезды,
И середины хлеба,
И даже мыслей неба
Полярной череды.

Город был убежищем Венеры,
Марсу был подобен каждый дом.
Прятались от снов миллионеры —
Спали под дамокловым судом.

В темноту плевались рестораны,
Небо отбивало звёздный рэп,
Ветер выворачивал карманы,
Прикрепляя к шляпам черный креп.

Это было тогда, когда не было нас,
Это было тогда, когда не было их,
Это было, когда загорался Клаас
И его едкий пепел сквозь небо проник
Прямо в сердце…

Публика с работы возвращалась,
Быт испив согласно паспортам,
И Земля невидимо вращалась,
Лбом стучась в космический тамтам.

Никому не нужной красотою
В серое вонзались снегири;
Мертвым снегом, как живой водою,
Лужи поминали фонари.

Это было тогда, когда не было нас,
Это было тогда, когда не было их,
Это было, когда загорелся Клаас
И его едкий пепел сквозь время проник
Прямо в сердце…

Рёбра обгоревшего каркаса,
Боль в застывших капельках смолы…
И тенями нового Клааса
Багровеют чёрные углы.

Площадь затушила сигареты,
От огней устав до тошноты,
Только блик с повадками кометы
Тлел в утробе кухонной плиты…

Это было тогда, когда не было нас,
Это было тогда, когда не было их,
Это было, когда разгорался Клаас
И его едкий пепел сквозь память проник
Прямо в сердце…

Налей мне рому, мой печальный Роджер,
И улыбайся — сколько хватит силы…
Любовью за любовь — себе дороже,
До дрожи или даже до могилы.

Когда с живых сердец снимают стружку,
На белом флаге много красных пятен.
Так подними свою стальную кружку,
Хоть повод, как всегда, и непонятен.

На беду, на века
Нам всем отшибло покой,
Но море стало рекой,
И нам опять не остаётся ничего, кроме
Рома и крови!

Пусти мне кровь, мой беспризорный Джокер,
И окропи проигранные карты.
Все дело — в страхе, а все тело — в шоке;
Мы не рабы, но и не бонапарты.

Кто морю мил, тот небу ненавистен —
Война стихий в стихийной свистопляске.
Чтоб избежать ее пропитых истин, —
На оба глаза чёрные повязки.

На беду, на века
Нам всем отшибло покой,
Но море стало рекой,
И нам опять не остается ничего, кроме
Рома и крови!

(Сухой закон — для тех, кто не болел
Морскою болезнью.)

У жизни — дно, где у бутылки — пробка.
Пират без корабля — что поп без паствы…
Не щёлкай клювом, мой трофейный Попка,
Лети к своим — пусть гибнут за пиастры!

И стоило всю жизнь сидеть на шиле,
И корчить то борьбу, то паранойю,
Чтоб эти твари залпом положили
Пятнадцать членов на сундук со мною!

На беду, на века
Нас всех накрыло водой,
И солнце стало звездой,
И нам опять не остается ничего, кроме
Рома и крови!

Пока Пенелопа вязала носки,
Еженощно их вновь распуская,
На том берегу быстротечной реки
Одиссей повстречал Навсикаю.

Навсикая сказала ему: «Одиссей!
Возвращение — лишь полумера.
Оставайтесь со мной — быть вдвоём веселей.
Почитаем друг другу Гомера.»

И стекла со страниц типографская мзда,
Надорвав путеводные нити,
И магнитною стрелкой морская звезда
Задрожала в грудном лабиринте,

И рискнул Одиссей сделать медленный вдох
И, забывшись в прекрасной атаке,
Опроверг каноничность сюжетных ходов…
А тем временем там, на Итаке,

Пенелопа плела ариаднову нить,
Ахиллесовы дыры стараясь прикрыть,
Но, сизифов свой труд
Распуская к утру,
Понимала: ничто не поможет!
Не вернет Одиссея драконовый зуб,
Не убьет Одиссея горгоновый суп,
Не взойдет тот посев, если разве что Зевс
Обстоятельств пристрастную сеть
Не переложит!

Но и Зевс был не в силах распутать любовь —
Так уж мир был самим им устроен.
Только тот, кто своих уничтожит богов,
Может стать настоящим героем.

И, приняв этот тезис, как истинный дар,
Одиссей наплевал на иное, —
Лишь вдыхал семизвучный гортанный нектар
В колоннадах царя Алкиноя.

Даже в ставке Аида не знали, чем крыть,
В перископ увидав одиссееву прыть,
И Олимп с этих пор
Стал не больше, чем хор, —
Рабский хор на правах иноверца.
Одиссей промышлял по законам ветрил —
Он своими руками свой эпос творил
И, ломая покой,
Прометеев огонь
Насаждал глубоко-глубоко
В навсикаино сердце.

И всё, что было запретным с отсчета веков,
Проливалось в подлунном слиянье
И маячило целью для обиняков
В преднамеренном любодеянье.

Но судилища лопались, как пузыри,
И на дно уходили по-свойски, —
И тогда посылали земные цари
К Навсикае подземное войско!

Одиссей понимал, что вверху решено
Изрубить золотник в золотое руно,
Но средь лая охот
Каждый выдох и ход
Он выдерживал, будто экзамен;
И опять ускользал, оставаясь, с кем был,
Из циклоповых лап одноглазой судьбы,
Потому что решил:
Сколько б ни было лжи,
Не садиться по жизни в чужие
Прокрустовы сани…

Но однажды взорвется картонный Парнас,
И уйдут часовые халифы,
И сирены морей будут петь лишь для нас —
Лишь про нас, ибо мифы мы, мифы!

Жаль, счастливая будущность — только оскал
Прошлой дерзости на настоящем.
И погибнет в итоге — кто жадно искал,
Тот, кто выждал, — бездарно обрящет.

Эта истина пала, как камень, с небес —
И накрыла обоих. Но мудрый Гермес
Через брод облаков
Их увёл от богов
И от звёзд, разумеется, тоже.
И, присвоив им высший языческий сан,
Он, согласно подземным песочным весам,
Чтобы жар не зачах,
Их семейный очаг
Превращал по началу начал
В полюбовное ложе.

Так, пока Пенелопа вязала носки,
В аллегории снов не вникая,
На том берегу самой быстрой реки
Одиссей повстречал Навсикаю.
Навсегда.

Хочешь, я подарю тебе мавзолей
Или розовый скальп того, кто лежит в мавзолее?
Хочешь, я разолью по шоссе елей,
Чтобы ездить в автобусах было еще веселее?

Хочешь, я распишусь на твоих плечах
И покрою их лаком, чтобы буквы держались долго?
Хочешь, я стану мелочным в мелочах
И толковым в делах, от которых не много толка?

Хочешь?.. Если ты только хочешь,
Ты можешь делать то, что ты можешь,
Но, если захочется очень-очень, —
То, что не можешь, попробуй тоже.

И неча пенять на бодрость духов,
Коли заместо сердца — вата.
Вечность короче подлых слухов,
Если цена ее — расплата.

Только не делай влюблённым мое лицо
И мой голос избавь от сентиментальных звуков.
Только не вынуждай меня быть лжецом —
Я неточен всегда в точных таких науках.

Лучше оставь в покое мой нервный шаг,
И, быть может, тогда мы хоть в чём-то найдём примиренье.
Лучше пусть по утрам будет свист в ушах —
И я приму его сдуру за чьё-то там благословенье.

Лучше делай всё так, как лучше,
Но только не забывай про «только»,
Помни, что каждый счастливый случай —
От полного счастья всего лишь долька.

Что же ты прячешь слезы в складках
Этих пустопорожних истин?
Негоже пенять на жизнь в заплатках,
Коль спутал «Кресты» с Агатой Кристи.

Хватит. Я знаю: этот взгляд в потолок
Уволок не одну когда-то бессмертную душу.
Слушай, кончай свой внутренний монолог
И диктуй некролог — ты видишь, я почти что не трушу.

Хватит. Кончай свои опыты и уходи,
Уходи навсегда, а мы здесь разберёмся сами…
Слякоть, и вместо снега теперь дожди,
А я никак не пойму — и всё готовлю, готовлю сани…