Бах Ахмедов - Стихи

С тобою рядом даже воздух
Мерцает нежно и светло.
Из пустоты творится розы
Законам физики назло.
И все понятно, все так близко:
И боль, и радость, и судьба.
И красота слепого риска
Однажды потерять тебя.

Мокрый снег за окном. Сигареты.
Безупречный момент красоты.
Разве в силах я выразить это?
Настоящая жизнь — это ты.

Давай умрем. И вновь родимся.
И вновь друг друга сотворим.
Давай в сонату превратимся
И гениально прозвучим.
Быть может, небо нас услышит
и разорвет печальный круг,
где каждый день звучит все тише
под горьким бременем разлук.
Давай однажды вновь родимся
и вновь друг друга обретем.
…………..
Как долго мы с тобою снимся
Тому, кто видит нас вдвоем…

Каждый вечер с тобой — это снежинка,
безупречная по красоте.
Бесконечно хрупкая
и непостижимая Вселенная,
тающая на ладони времени.

Мне нравится лимон
не потому что он вкусный,
а потому что он желтый,
словно держишь в руке
маленький кусочек солнца.

Мне нравятся квартеты Бетховена
не потому, что они гениальны,
а потому что они учат доверять
своему одиночеству.

Мне нравятся орхидеи не потому,
что они прекрасны,
а потому что они напоминают
мне о Прусте.

Мне нравится каждый твой жест и улыбка
не потому, что они твои,
а потому что они дарят пространству
новое измерение,
а время сбивают с толку,
так что оно забывает
в какую сторону ему идти.

И это умеешь делать только ты.

…А снег все идет, заметая дома.
Как будто грядет мировая зима,
Пытаясь вернуть нас к былой чистоте,
Где спрятана вечность на белом холсте.
В безмолвии снежном стихает печаль.
Сверкает бессмертия синий хрусталь,
И город лежит, как большой чистовик,
Хранящий незримый божественный лик.

Когда тебя превращают
в невидимую материю,
в облако вероятности,
в квантовую пыльцу,
вспомни, что самое прочное
на этом свете — доверие
пространству живого чуда,
подвластного лишь Творцу.

Все в этом мире двойственно:
надежда и ожидание.
Сегодня душа — частица,
а завтра она — волна.
И нету границ у радости
в отличие от отчаяния.
И в каждой судьбе сокрыта
попытка иного сна.

Зимнее дерево, иероглиф времени,
всеми корнями тянется к прошлому,
всеми ветвями тянется к будущему.
И где-то, в его немой глубине,
дремлет весенняя музыка —
фантазия на тему чуда.

Или слова,
несказанные мне тобой.

Как хорошо, что наша точка,
Вдруг оказалась запятой.
И значит дальше длится строчка,
Не завершенная судьбой.
Она задумалась как будто,
И передышку нам дает.
И просветленные, как будда,
Мы оставляем груз забот.
Ни запятых, ни слов, ни точек!
Отныне — только тишина.
И лишь судьба признать не хочет,
Что проиграла нам она.

На свет слепого бескорыстья
Надежда бабочкой летит.
Опять шуршат сухие листья
И осень тихо говорит
о пустоте усилий вечных,
о том, как иллюзорно все…
И нам опять ответить нечем
Прекрасной мудрости ее.

…В немом оцепенении застыли
 в саду оливы, словно изваянья.
 Как непроглядна ночь, как бесконечна!..
 Апостолы уснули, Он один.
 Один во всей Вселенной, черной, страшной,
 с далекой и холодной зведной пылью.
 И кажется, Отец не слышит тоже
 Его молитву, ужас и надежду…

…И медленно слова плывут сквозь ночь,
 И ночь их поглощает без остатка,
 свинцовая, безветренная ночь,
 с бездонным одиночеством Его.
 с Его тоской, с Его кровавым потом,
 с Его победой над смертельным страхом,
 с уснувшими Его учениками.

 А где-то вдалеке уже шаги,
 И факелов огни, и тихий говор.
 И, крадучись, идет к нему Иуда,
 И отдает последний поцелуй
 Учителю.
 О этот поцелуй!
 Каким вселенским холодом он полон,
 Как будто смерть бессмертия коснулась,
 И обожглась, не ведая еще,
 что проиграла навсегда, навеки.

…И Он пошел спокойно, молчаливо.
 Апостолы как будто растворились
 во мраке своего непониманья,
 растерянности,  детского испуга.
 И Петр в третий раз сказал:
 "Не знаю
 такого человека я…."
 И сразу
 Пропел петух, и  Петр вспомнил вдруг
 слова Христа о том, что отречется
 он трижды в эту ночь, и горько плакал,
 И слышал этот страшный свист бича.

 А время шло к рассвету, и уже
 толпа собралась, и Пилат проснулся,
 и чаша на столе уже стояла,
 накрытая тончайшим полотенцем.

 Дай мне стать хотя бы четвертинкой,
 Если половинкою нельзя.
 На твоих губах улыбка Сфинкса
 и попытка вечности в глазах.
 Впрочем, математика бессильна
 Перед ускользающей тоской.
 Перед тем, как ты молчишь красиво
 и ведешь по времени рукой.

 Мне хочется уснуть, забыв о том,
 как тело светится, как плачут наши руки,
 бессильные найти во тьме другого…
 Забыть о той стене, что делит ложе,
 о странном одиночестве, что любит
 обоих нас сильней, чем мы — друг друга.

 Проходит ночь, и все, что остается, —
 твой бледный силуэт на фоне утра
 и пустота над нами, в нас, за нами,
 и старая, почти слепая жалость,
 и время, что уснуло, как котенок,
 на тающем тепле одежды нашей.

 По утрам не хватало аквамаринового.
 По вечерам — синего.
 Днем было слишком мало сиреневого.
 А по ночам — избыток пурпурного.
 И только в отдельные минуты
 каждого цвета было
 ровно столько, сколько нужно.
 И тогда мы называли
 это хрупкое равновесие
 минутами белой тишины.
 А рядом стояло счастье и училось
 входить в сердце
 на цыпочках…

Резкий короткий звук в опустевшей квартире.
 Ты ушла, и лопнула пружина времени,
 заведенная до отказа.

 То, что днем казалось временным,
 вечером обретает горький привкус
         дурной бесконечности.
 Снег, как хамелеон, меняет цвет,
         становясь грязно-лиловым.

 Часовая стрелка касается пределов грусти,
 и люди замирают перед прыжком в одежду отчуждения.

 Вечер без запинки соскальзывает в ночь,
 и в уснувшем городе разговаривают между собой
 обезумевшие автоответчики…

 Мне опять хочется пойти в кофейню.
 Я устал, как от долгой дороги улитка.
 Голос пространства звучит все тише,
 и день заметает все следы, приближаясь к вечеру.
 В квартиры вползает невидимая грусть,
 и хочется сидеть, не зажигая света.
 И кажется, что этот февраль никогда не кончится,
 и никогда не растает вода, замерзшая в зеленой пивной бутылке,
 и прошлое никогда не станет прошлым,
 а будущее — будущим…

 К шести часам жизнь кажется непроницаемой,
 как зимнее дерево.