Гамзат Цадаса - Мудрость

Кто, собой торгуя, палку вставил
В колесо борьбы за мирный труд,
Тот себя навеки обесславил,
И его из памяти сотрут.

Поджигателей весь мир осудит.
Их, мешающих святой борьбе,
На себе земля держать не будет,
А скорей упрячет их в себе.

Пусть умрут продажные злодеи,
Те, кто чувств священных лишены,
Для которых прибыль их важнее
Жизни, чести собственной страны.

Кто народ свой в бездну горя бросит.
Глядя на беду издалека, —
Пусть такого изверга уносит
Гнева справедливого река.

Пусть сойдут с лица земли владыки,
Что стоят у мира на пути,
Что готовы труд людей великий
Уничтожить, чтоб себя спасти.

Пусть могилы зарастут крапивой
Тех богов руин и смерти злой,
Что укрытья ищут торопливо
Перед наступающей грозой!

Что за люди, ты взгляни!
Иль за жен им страшновато,
Что стараются они
Сделать стариком Гамзата?

Всех созвали на обед.
Тост сказали (он был краток):
«Мол, ура! Соседу лет
Миновал… седьмой десяток».

Так считают люди зря —
Неверны подсчеты эти:
Только после Октября
Стал я жить на белом свете.

При царе не жил я, нет,
И для верного итога
Вычтем эти сорок лет, —
Вышло тридцать. Разве много?

Тот, кто хочет стариком
Сделать юного Гамзата,
Тот пришел напрасно в дом —
Времени пустая трата.

Я старости не покорюсь
И не склонюсь пред нею.
И чем я старше становлюсь,
Тем жить хочу сильнее.

Друзья, я много перенес,
Глаза мои слабеют,
И островок седых волос
Средь лысины белеет.

Пусть бьется сердце у меня
Не в такт шагам тяжелым —
Немало в нем еще огня,
Немало струн веселых.

И пусть проходят годы, пусть, —
Я жизнь недаром прожил.
И чем я старше становлюсь,
Тем становлюсь моложе.

Меня не одолеет грусть
И не смутит тревога…
Я злюсь, тружусь, я веселюсь,
И молод я, ей-богу.

Вы не смотрите, что я сед.
Совсем не в этом дело:
Ягненку, может, года нет,
А он бывает белым.

Приходит вечер, день уходит вдаль,
А там и ночь, и все в теченье суток.
За радостью порой спешит печаль,
И между ними малый промежуток.

Идут за днями дни, за годом год.
Сойдет зима, весна летит беспечно.
И нет таких забот, таких невзгод,
Которые б существовали вечно.

В одном краю и дождь идет и снег,
Заходит солнце и восходит вскоре.
И перед тем, чье имя Человек,
Жизнь чередует радости и горе.

Порою нас одолевает грусть.
Но не мужское дело страх и слезы.
Да будет сильным дух, а тело пусть
Болит и ноет от любой занозы.

И мы не можем дать себя сломать,
Кто б ни был наших горестей виновник,
Нелепо самого себя карать,
Как будто сам себе ты враг и кровник.

Послушайте, вам говорит старик,
Видавший радости и горе тоже:
«Как можно жизнь отдать, чей
краткий миг
Любых богатств и золота дороже!»

Безумие спешить в туманный путь,
Отдав непрожитые дни и ночи,
Которых никогда уж не вернуть,
Хоть весь народ, прося, проплачет очи.

От горя ты сбежишь туда, где тишь,
А горе может мнимым быть и хрупким;
А сколько горя сам ты причинишь
Отцу и матери своим поступком.

Тот бой, где нет врага, – нелепый бой.
В нем не нужны ни доблесть, ни уменье.
Самоубийство – бой с самим собой,
Бой, где исход известен, – пораженье.

Уйти с пути легко. Такой уход
Ни для кого не чудо и не новость.
Но жизнь народу посвящает тот,
В ком честь жива, в ком не уснула совесть.

Эй, Али, ты нелюдим,
Целый день ты бродишь где-то!
Погоди, поговорим,
Председатель сельсовета!
Вот о школе. Ты, Али,
Расскажи, хочу узнать я,
Как ремонт произвели,
Начались ли там занятья?

Друг Хочбар, да речь твоя
Вызывает удивленье.
Я не школьник, к школе я
Не имею отношенья.

Ну, скажи мне про колхоз, —
Как отары и кутаны?
Много ль зла принес мороз?
Выполняются ли планы?

Я, Хочбар, не скотовод, —
Ты оставь меня в покое.
Бережет кувшин лишь тот,
Кто с ним ходит за водою.

Ну, тогда ты дай ответ:
В нашей бане можно ль мыться?
Расскажи, как сельсовет
Нашей помогал больнице.

Есть ли в нашей бане пар,
Как больница, как аптека, —
Ты других спроси, Хочбар,
Я не банщик и не лекарь.

Много ли у вас, Али,
В сельсовете депутатов,
Сколько сессий провели,
Каковы их результаты?

Я, Хочбар, не счетовод,
Цифры назову едва ли,
Но за подотчетный год
Много раз мы заседали.

Ну а правда или нет, —
Слух идет, – скажи по чести:
Кто ни входит в сельсовет,
Не найдет тебя на месте?

Людям нечего сказать,
Кто все выдумал, не знаю,
Каждый день, ну, раз по пять
В сельсовет я забегаю.

Я не стану говорить,
Долго ль шла беседа эта,
Но Али недолго быть
В должности предсельсовета.

Вай, бедняга, друг любезный,
Знай, в Москве твоя жена
Рвется к жизни интересной,
Загуляла там она.

Грех с женой всегда возможен,
Если вдалеке супруг.
Сабля, вырвавшись из ножен,
Ко всему готова, друг.

Как-то раз в ряду Охотном,
Весела не без причин,
Шла твоя супруга в плотном
Окружении мужчин.

Стал следить я. К остановке
Подошел троллейбус здесь.
Долго было ли плутовке
В толстую машину сесть.

Проводив троллейбус взглядом,
Я заметить лишь успел,
Что с твоей женою рядом
Пассажир нестарый сел.

А сегодня – видно, сладки
Дни веселости такой —
Шла походкой куропатки
Бывшей улицей Тверской,

Рядом с нею шел мужчина,
Чемодан держа в руке.
Вот дошли до магазина
От угла невдалеке.

В дверь – она, за ней туда же
Устремился этот лис.
Кто такой – не знаю даже,
Лишь заметил я: он лыс».

Это просто наказанье:
Ты попала на расправу
К человеку, чьи деянья
Высмеяла ты по праву.

Рецензент наш ловкий малый,
Он кутила и повеса,
Вай, куда же ты попала,
Бедная моя пиеса?

Критикует он зловеще
Положительных героев.
Говорит такие вещи,
Что страшится сам порою.

Всю тебя загрыз бы, съел он.
Был аналогичный случай
С волком и ягненком белым
У ручья в лесу дремучем.

Я от гостей не знал отбоя:
Придут – уйдут, и так всю жизнь.
Но у меня вот эти двое
Нахально долго зажились.

Я их не раз просил по чести
Освободить мой тесный дом, —
Они в ответ: «С тобою вместе,
И без тебя мы не уйдем».

«Но мне, – я говорю, – в дорогу
Нельзя отправиться, друзья:
Забот я здесь имею много, —
Ведь здесь мой дом, моя семья!..»

Но в безрукавную рубаху
Я обряжен – и ехать мне
Приходится, дрожа от страха,
На неоседланном коне.

А путь – далекий, незнакомый,
Грехов житейских груз тяжел…
Уже растаскивают дома
Все, что я в жизни приобрел.

Вот и привал. Признаться надо,
Ночлега хуже не найти:
Тому, кто въехал за ограду,
Обратно нет уже пути.

Семья, родня, все те, с кем прожит
Был весь мой век, – ах, боже мой! —
Зароют, камешек положат —
И заторопятся домой…

Ты сгибаешь слишком смело
Спину мне. Скажи в глаза:
Может, хочешь обод сделать
Из нее для колеса?

Раньше мог я без печали
День-деньской бродить в горах,
А теперь не от тебя ли
Словно путы на ногах?

Ты в мой рот залезла грубо,
И, здоровью вопреки,
В нем качаться стали зубы,
Как на речке поплавки.

Для чего ты сушишь тело?
Не урюк я, не кизил.
Или хочешь струны сделать
Из моих воловьих жил?

Убери-ка с глаз скорее
Руки, дурья голова!
Просыпаясь, на заре я
Плохо вижу, как сова.

Что ты делаешь, старуха?
По твоей, карга, вине
Я почти лишился слуха:
Ты заткнула уши мне.

Заболел недавно вновь я:
Врач узрел твои черты.
Как напильником, здоровье
Подточить сумела ты.

У меня морщин на коже
Больше, чем в горах дорог.
Ты на гостью не похожа:
Та «прощай» – и за порог.

Как понять твое коварство,
Злобный нрав твой истребя?
О, когда бы мог лекарство
Раздобыть я от тебя, —

Не сидел бы пригорюнясь
Я, как беркут среди скал,
А свою былую юность
Крепко к сердцу бы прижал.

С нею, сильной и крылатой,
Не боялся б ничего…
Враг не мог сразить Гамзата.
Старость, ты страшней его.