Жуакин Машадо де Ассиз - Избранные произведения
— Но…
— Если вам не по душе сравнение, приведу другое, обыденней: самая яркая звезда в небе бледна в сравнении с солнцем. Вы, сеньор, возможно, и яркая звезда, но я — солнце, и рядом со мною звезда стоит не больше, чем светляк или простая спичка.
Капитан произносил все эти слова с сатанинским видом, и взгляд его был более смутен, чем когда-либо. Я заподозрил, что мой приятель хоть и мудрец, но подвержен припадкам безумия. Как мне вырваться из его когтей? И хватит ли у меня мужества вырваться и покинуть Аугусту, с которой связывала меня роковая страсть?
Но тут вмешалась сама Аугуста.
— Нам это все давно известно, — обратилась она к отцу, — но не стоит твердить, что он ничтожен. Надо сделать так, чтоб он стал велик…
— Каким же образом? — спросил я.
— Введя в вас гений, — пояснил Мендонса.
Несмотря на то, что мы накануне вечером говорили на подобные темы, я не сразу понял, что он имеет в виду. Но он был столь милостив, что изложил мне свою идею со всей ясностью.
— После глубоких и тщательных изысканий я сделал открытие, что талант — это небольшое количество эфира, заключенное в одном из углублений мозга; а гений — это тот же эфир в стократном количестве. Чтоб наделить гением человека с талантом, достаточно ввести в указанное углубление еще девяносто девять равных доз чистого эфира. Эту именно операцию мы над вами и совершим.
Предоставляю воображению читателя вычислить долю ужаса, в какой поверг меня этот чудовищный проект моего будущего тестя!.. Ужаса, удвоившегося, когда Аугуста сказала:
— Это просто замечательно, что мой милый отец сделал такое открытие… Мы сегодня же сделаем операцию, ладно?
Что это? Передо мною двое сумасшедших? Или я попал в царство призраков? Я пристально взглянул на эту пару: оба были спокойны и довольны, словно разговор шел о самых обыденных вещах.
Мало-помалу я успокоился: вспомнил, что я крепкий мужчина и не им — старику и слабенькой девушке — осилить меня, толкнув на операцию, которую я считал самым настоящим убийством.
— Операцию сделаем сегодня, — сказала Аугуста после короткой паузы.
— Сегодня не получится, — отвечал я, — но завтра, в этот же час, обязательно.
— Почему не сегодня? — спросила дочь капитана.
— У меня еще дел много.
Капитан улыбнулся с таким видом, что, мол, нет, я не проглочу этой пилюли:
— Милый зять, я старик и знаю все приемы лжи. Отсрочка, которую вы просите, — это весьма примитивная отговорка. Не лучше разве превратиться сегодня в светило, каким гордится человечество, в соперника бога, чем оставаться до завтра заурядным человеком, как все вокруг?
— Безусловно; но завтра у нас будет больше времени…
— Я отыму у вас не более получаса.
— Ладно, пускай сегодня. Но я хотел бы сейчас располагать хоть тремя четвертями часа, после чего я вернусь и буду в вашем распоряжении.
Старый Мендонса притворился, что соглашается.
— Хорошо; но чтоб вы убедились, что я уже позаботился о вас, зайдемте на минуту в лабораторию — и вы увидите сами ту дозу эфира, что я собираюсь ввести вам в мозг.
Мы двинулись в лабораторию — Аугуста, под руку со мною, капитан с фонарем впереди. В другое время я бы спросил, зачем мы так, на всех парусах… Но в ту минуту мною владело одно желание — оказаться как можно дальше от этого дома.
И тем не менее странная сила держала меня в плену, мешая вырваться, — то была Аугуста. Эта девушка оказывала на меня воздействие и сладостное и горестное одновременно; я чувствовал себя ее рабом, и жизнь моя словно растворялась в ее жизни; это было какое-то очарованное безумие.
Капитан вынул из ящика черного дерева флакон с эфиром. Вернее, это он мне сказал, что с эфиром, потому что я не увидел внутри этого флакона решительно ничего, и в ответ на мое недоумение он разъяснил:
— А разве гений необходимо видеть? Уверяю вас, что здесь, в этом флаконе, находится девяносто девять доз эфира, которые вкупе с единственной дозой, дарованной вам природой, составят отличную сотню.
Девушка взяла флакон и стала рассматривать на свет. Что же касается меня, то я решил изобличить капитана посредством моей пресловутой простоты.
— Вы даете слово, — спросил я, — что тут гений высшего качества?
— Даю слово. Но зачем вам верить мне на слово? Вы вскоре сами убедитесь.
Сказав это, он схватил меня за локоть с такой силой, что я пошатнулся. Я понял, что роковая минута настала. Я попытался высвободиться из его когтей, но тотчас же ощутил, как упали мне на голову несколько капель какой-то ледяной жидкости… Силы оставили меня, ноги подогнулись — я как сноп повалился наземь.
Не смогу описать вам в точности весь ужас пытки, какую вынес: я видел и слышал все, что делалось вокруг, но был не в состоянии шевельнуться или произнести хоть слово.
— Вздумал бороться со мной, ничтожество? — говорил химик. — Бороться с человеком, который сделает тебя счастливым?! Преждевременная неблагодарность! Завтра ты будешь обнимать меня и горячо благодарить!
Я перевел взгляд на Аугусту: дочь капитана держала наготове длинный скальпель, в то время как старик осторожно пытался ввести в известный нам флакон тончайшую резиновую трубку, предназначенную для того, чтоб переместить эфир из флакона в мой мозг.
Не знаю, сколько времени заняли приготовления к моей пытке… Знаю лишь, что отец и дочь приблизились ко мне: он нес скальпель, она — флакон.
— Аугуста, — сказал капитан, — будь осторожна. Чтоб ни капли эфира не пропало. Возьми-ка вон тот канделябр. Хорошо. Присядь вот сюда, на скамеечку. Я проткну ему голову. Едва я выдерну скальпель, введи трубку и потяни за эту пружинку. Двух минут хватит, вот тебе часы.
Я слышал все это, обливаясь холодным потом. Внезапно глаза мои словно провалились куда-то внутрь; фигура капитана приняла чудовищные, фантастические размеры; комната наполнилась желто-зеленым светом, и все предметы стали постепенно терять свою форму… И все вокруг меня погрузилось в густые сумерки.
Я ощутил острую боль на макушке; что-то острое вонзилось мне в мозг. Больше я ничего не чувствовал. Думаю, что я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, в лаборатории никого не было: отец с дочерью исчезли. Где-то впереди мне померещился какой-то занавес. Чей-то громкий, резкий голос раздался в моих ушах:
— Ну же! Просыпайтесь!
— Что такое?
— Просыпайтесь! Если хотите спать, так спите дома, для этого не надо идти в театр.
Я наконец совсем открыл глаза и увидел рядом с собою незнакомого человека; я сидел в кресле, в зрительном зале театра Сан-Педро.
— Пошевеливайтесь, — сказал человек, — мне запирать пора.
— А спектакль разве кончился?
— Десять минут тому назад.
— И я все это время проспал?
— Как убитый.
— Какой позор!
— Да уж, выглядело это неважно; все, кто сидел близко, смеялись, глядя на вас: вы чуть ли не половину спектакля проспали… И все время дергались, страшный, видно, сон приснился?
— Да, кошмар… Вы уж извините, я сейчас уйду.
И я ушел, поклявшись, что больше никогда, как бы ни скребло на сердце, не пойду смотреть ультраромантическую драму: прескучны все до одной…
Когда я выходил на улицу, меня окликнул швейцар и подал мне записку от капитана Мендонсы. В ней было сказано следующее:
«Дорогой доктор Амарал! Я совсем недавно вернулся на свое место и увидел Вас так сладко спящим, что почел за лучшее удалиться, оставив Вам эту записку с просьбой посетить меня когда вам вздумается, чем буду крайне польщен.
Мендонса.
10 часов вечера».
Ну да, я знал теперь, что Мендонса из реальной жизни — это не Мендонса из моего сна… и, однако, я так и не пошел к нему. Пускай орут злопыхатели — ты все-таки царствуешь над миром, о суеверие!
С ГЛАЗ ДОЛОЙ
© Перевод Т. Коробкина
Говоря по правде, жаль, что дочь дезембаргадора[103], девушка с такими моральными и физическими данными, ничуть не волновала бакалавра Агиара. Но не торопитесь с выводами, уважаемая читательница, потому что имя бакалавра Агиара также ничего не говорило сердцу Серафины, и это несмотря на все таланты бакалавра, редкое изящество манер и прочие достоинства, которыми обычно наделяют героя романа.
Однако перед вами не роман, а подлинная и правдивая история, вот почему повествование это невелико по размеру и лишено красот стиля и пространных рассуждений. Рассказываю все, как было на самом деле.
Теперь, когда вам известно, что эти двое не любили друг друга и даже не помышляли об этом, следует сказать, что их родители как раз желали, рассчитывали, а быть может, и имели свой интерес в том, чтобы их дети полюбили друг друга и поженились. Однако родители полагают, а господь располагает. Комендадор [104] Агиар, отец бакалавра, особенно настаивал на женитьбе, потому что хотел, чтобы сын занялся политикой, а сделать это, как ему казалось, много проще, стань его сын зятем дезембаргадора, весьма активного члена одной из партий и в тот момент депутата генеральной ассамблеи.
