Жуакин Машадо де Ассиз - Избранные произведения
— Уже скоро! Уже скоро! — восторженно восклицал капитан.
Этот возглас был для нас указанием: я остался сидеть где сидел, созерцая его дочь. Наступила долгая тишина. Наконец мое экстатическое созерцание было прервано возгласом капитана:
— Готово!
И действительно, он подал нам на ладони алмаз, превосходнейший и лучшей воды. По величине он был вполовину меньше куска угля, послужившего для химической обработки. Я, после случая с созданием Аугусты, ничему уже больше не удивлялся. Я поздравил капитана. Что же касается дочери, то она бросилась ему на шею и крепко расцеловала.
— Я вижу, дорогой мой капитан, что так вы скоро разбогатеете. Вы можете превратить в алмазы столько угля, сколько захотите.
— Зачем? — спросил он. — В глазах исследователя природы алмаз и каменный уголь имеют одну цену.
— Да, но в глазах света…
— В глазах света алмаз — это богатство, я знаю; но богатство это — лишь относительное. Предположите, дорогой сеньор Амарал, что угольные копи всего мира при помощи некоей гигантской реторты обращаются в горы алмазов. На следующее утро мир проснулся бы нищим. Уголь — это богатство, алмаз — это роскошь.
— Согласен.
— Я делаю это, чтоб показать, что я умею и что познал; но я ничего никому не скажу. Пусть эта тайна останется со мной.
— Но разве вы трудитесь не из любви к науке?
— Нет. Я чувствую определенную любовь к науке, но это любовь платоническая. Я тружусь, чтоб показать, что познал и что могу сотворить. Что же касается других, то мне не важно, станет ли это им известно или нет. Пускай назовут меня эгоистом; я утверждаю, что я — философ. Хотите, я подарю вам этот алмаз как образец моего искусства и залог моего расположения к вам?
— Согласен, — ответил я.
— Вот он, берите; но помните всегда, что этот сверкающий камень, столь жадно отыскиваемый всеми, так дорого ценимый, способный разжечь войну между людьми… что этот камень — лишь кусок угля, и ничего более.
Я спрятал свой бриллиант, который и впрямь был великолепен, и покинул лабораторию вслед за капитаном и его дочерью. Наибольшее впечатление во всем этом производила на меня девушка. Я не променял бы ее на все драгоценные каменья в мире. Каждая минута, проведенная рядом с ней, увеличивала мою зачарованность. Я чувствовал, как наполняет меня всего безумие любви; еще день — и я буду неодолимо соединен с этой женщиной; расстаться с нею означало бы для меня смерть.
Когда мы вернулись в столовую, капитан Мендонса хлопнул себя по лбу и сказал дочери:
— Я и забыл! Ты ведь, кажется, хотела попросить меня о чем-то?
— Да… Но теперь уже поздно, лучше завтра. Вы ведь придете, доктор Амарал, правда?
— Без сомнения.
— В конце концов, — сказал капитан, — он привыкнет к моим работам… и поверит во все.
— Надеюсь. Вы так наглядно доказываете… Правда, очевидно, на вашей стороне; мир очень многого не знает.
Мендонса, слушая меня, так и светился от гордости. И взгляд его, более блуждающий, чем когда-либо, отражал, казалось, все головокружительное движение его мысли.
— Вы правы, — сказал он после короткого молчания, — я очень возвысился над прочими. Мой шедевр…
— Вот он… — прервал я, указав на Аугусту.
— Пока что… — отозвался капитан. — Но у меня на уме нечто еще более потрясающее: мне думается, я открыл способ создавать гениев.
— Как это?
— Беру человека с талантом, выдающимся или средним, или даже человека никчемного и делаю из него гения.
— Это нетрудно…
— Нетрудно? Да это почти невозможно. Я изучил это… Нет, не изучил, я открыл это, натолкнувшись на одно слово в арабской книге шестнадцатого века. Хотите, покажу?
Я не успел ответить. Капитан вышел и почти сразу же вернулся, неся в руках книгу ин-фолио, аляповато выполненную арабскими буквами, отпечатанными красной краской. Он еще раз пояснил мне свою идею, но как-то поспешно. Я не очень прислушивался: я не мог оторвать глаз от Аугусты.
Когда я уходил, была уже полночь. Аугуста, голосом нежным и умоляющим, спросила:
— Вы завтра придете?
— Приду!
Старик стоял к нам спиной; я поднес ее руку к губам и запечатлел на ней долгий и страстный поцелуй.
И ринулся прочь: я боялся ее, я боялся самого себя.
VНа следующий день, рано утром, мне подали записку от капитана Мендонсы.
«Важная новость! Дело идет о нашем счастье — вашем, моем и Аугусты. Приходите вечером обязательно».
Я выполнил его просьбу.
Меня приняла Аугуста и, взяв за обе руки, горячо сжала их в своих. Мы были одни; я осмелился поцеловать ее в щеку. Она густо покраснела, но немедля ответила на мой поцелуй.
— Я получил сегодня какую-то таинственную записку от вашего отца…
— Я знаю, — сказала она, — дело идет и правда о нашем счастье.
Разговор наш происходил на лестничной площадке.
— Входите! Входите! — крикнул из-за двери капитан.
Мы вошли.
Капитан был в большой комнате: он курил и расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину, точь-в-точь как в день нашей первой встречи. Он обнял меня и пригласил садиться.
— Дорогой доктор Амарал, — сказал он мне после того, как мы с ним сели, тогда как Аугуста осталась стоять, прислонясь к стулу отца, — редко случается, что фортуна снисходит до того, чтоб осчастливить сразу троих. Счастье — это самая редкая вещь на свете.
— Более редкая, чем жемчуг, — назидательно заметил я.
— Гораздо более редкая, да и более ценная. Известно, что Цезарь купил за шесть миллионов сестерциев одну жемчужину, чтоб подарить матери Брута, Сервилии. Чего б не дал он за ту, другую жемчужину, какую получил даром и какая помогла ему завоевать мир?
— Что ж это за жемчужина?
— Гений. Счастье — это гений.
Я был несколько раздосадован словами капитана. Я думал, что счастье, о котором идет речь, это для меня и для Аугусты — наша женитьба. И когда капитан заговорил про гений, я посмотрел на девушку такими грустными глазами, что она тотчас же поспешила мне на помощь:
— Но, отец, вы лучше начните сначала.
— Ты права; прости, если ученый пересилил во мне отца. Так вот, дорогой друг — даю вам отныне это звание, — речь идет о женитьбе.
— A-а!..
— Моя дочь призналась мне сегодня утром, что безумно любит вас и вы отвечаете ей взаимностью. Отсюда до женитьбы — один шаг.
— Вы правы: я безумно люблю вашу дочь и готов жениться на ней, если будет на то ваше согласие.
— Соглашаюсь, приветствую и благодарю.
Надо ли говорить, что ответ капитана, хоть и предвиденный, наполнил восторгом мое страждущее сердце? Я вскочил с места и весело пожал руку капитану.
— Понимаю, понимаю! — сказал старик. — И со мной бывало такое. Любовь — это почти все в жизни. Жизнь предстает нам в двух главных обличьях — любовь и наука. Кто понял это, тот достоин называться человеком. Власть и слава не мешают черепу Александра Македонского походить как две капли воды на череп любого фигляра. Никакие сокровища на земле не стоят простого цветка, растущего на берегу реки. Любовь — это сердце, наука — это мозг; а власть — это лишь холодный меч…
Я прервал эти надоедные разглагольствования о цене человеческого величия, сказав Аугусте, что жажду составить ее счастье и вместе с нею обеспечить спокойную и счастливую старость ее отцу.
— Об этом, зять, вы не беспокойтесь. Я обязательно буду счастлив, хотите ли вы того или нет. Человек моего склада не может быть несчастлив. Я держу свое счастье в руках, я не ставлю его в зависимость от пустых предрассудков общества.
Мы обменялись еще несколькими замечаниями на эту тему, пока наконец не взяла слова Аугуста:
— Но, отец, вы ж еще не сказали ему про наши условия.
— Имей терпенье, малышка, впереди у нас целый вечер.
— А о чем идет речь? — спросил я.
Мендонса отвечал:
— Речь идет об одном условии, о котором мне только что напомнила дочь; вы согласитесь, я уверен.
— Разумеется!
— Моя дочь, — продолжал капитан, — хочет, чтоб союз ваш был достоин ее и меня.
— А разве я не?..
— Вы во всем подходите, не хватает вам лишь одной мелочи…
— Богатств?
— Да что вы, каких богатств! Их у меня в избытке… То, чего вам не хватает, дорогой, есть именно то, чего у меня в избытке.
Я понимающе кивнул в ответ на эти слова, но только из вежливости, потому что в действительности не понял ничего.
Капитан рассеял мри сомнения.
— Вам не хватает гения, — сказал он.
— А-а!
— Моя дочь справедливо полагает, что потомок гения может сочетаться браком только с другим гением. Не могу же я отдать мое творение в грубые руки какого-нибудь готтентота! Очень может быть, что на общем фоне среди других людей вы действительно выделяетесь как талантливый человек (в моих-то глазах вы самое что ни на есть примитивное животное) по той же причине, по какой четыре канделябра хорошо освещают комнату и не в состоянии осветить небесный свод.
