Анатолий Апостолов - За Храмовой стеной. Книга Памяти (сборник)
Теперь до Томска плыть на ледоколе,
Теперь ему крушить метровый лед.
Душа опять кручинится о воле,
И о любви паромщица поет.
Ее сестру весною зэки съели,
Зимой придет паромщицы черед…
Густой туман спускается на ели,
Во тьму уходит тридцать третий год.
Простор Оби таинственен и гулок,
О пристань трутся льдины шелестя.
Нарым давно не место для прогулок,
Голодный край, болотные места.
Дитя войны с улыбкою недетской,
Чей взгляд всегда смущал седых волков,
Антропофаг селекции советской,
Я стал охоч до жареных голов.
Душа чужда пристрастия и гнева,
В больном мозгу события храня,
Я помню ту зарезанную деву
На суп мясной к Седьмому Ноября.
Она дана была нам как награда,
Как самый веский стимул и мотив…
Давно в земле четвертая бригада –
Мой подневольный, дружный коллектив.
Но всякий раз, когда я обмываю
Свой трудовой, сверхплановый успех,
То череп тот обугленный ласкаю,
Как папуас кокосовый орех.
Я – людоед. И я не жажду славы.
Но пусть страшит ужасная судьба
Того, кто строил сильную державу –
Советского имперского раба.
В краю людей в неволе умирая,
Съедая друга в честной тишине,
Я расскажу, нигде не привирая,
Всю правду о поруганной стране.
О той тюрьме с цветами на фасаде,
Где водку пьют из черепа отца,
Где все убийцы, ждущие награды,
Смеясь, порочат замысел Творца.
Я расскажу о рукотворном аде,
О пустыре «зияющих высот»,
Где разделил судьбу моей бригады
Смиренный мой, доверчивый народ…
……………………………………………….
Уходит день, безвольно догорая,
Листком сухим ложится на блокнот…
И слышит мир от края и до края,
Как о любви паромщица поет.
Рабы иллюзий
Без боя сдана неприступная крепость,
Позором умылась большая страна,
И жизнь людей превратилась в нелепость –
Как ночь без рассвета, лоханка без дна.
Гигантский завод разворован до втулки,
Ограблен последний сиротский приют,
Но глупые люди в глухом переулке
С надеждой на светлое завтра живут.
2012-09-02
Я рад за всех!
Я рад, что мною недовольны все,
Я рад, что всеми я доволен –
Свободный позитрон в бездушной пустоте –
Друзей по духу выбирать я волен…
Я рад, что все «умеют жить»,
Я рад, что жить так не умею,
Как в Лондоне живет безумный Жид,
Не пожелавший стать у нас евреем.
Я рад за всех «блаженных» и скотов,
За «бахарей на час», за интриганов ловких,
Я даже пострадать за них готов,
Когда они обвиснут на веревках…
Акростих
Хо очу заверить: все будет…. Хо…
Ро ссия рыкнет еще нам…. Ро …
шо к станет всем нам последним шо …
Ii. Евангелие от Макара
Светлой памяти автора книги «НО…» Макара Бим-Бада посвящается…
Я в плен попал пожизненно, навечно,
Душа бессмертна – что тут говорить…
Никто из наших предков так беспечно
Нас не учил, как праведно нам жить.
Мне так хотелось вырваться из плена,
Меня стерег философ Козлоног,
Который был не склонен к переменам,
А к узникам особенно был строг.
Он добрым был, я не в обиде
За пытки те, которые терпел
Я от него, скорбя и ненавидя
И проклиная горестный удел –
Служить тому, кому я не хотел…
Я бунтовал, себе я резал вены,
Я голодал, однажды выпил яд…
Но яд не брал, я грыз зубами стены,
Мне так хотелось вырваться из плена,
А страж твердил: «Свобода – это ад».
Ступни мои он жарил на жаровне,
На тело лил соленый кипяток –
Он все умел и, безусловно,
Он был во всем находчивый знаток,
Универсал, заплечных дел маэстро,
Дай Бог ему за гробом много сил –
Как чародей из древнего предместья
Он кровь мою в ретортах кипятил…
Я помогал ему снимать с бульона пену –
Мне так хотелось вырваться из плена,
Я до него, по сути, и не жил,
А выживал в краю постылом
И за идеи рвал напрасно жилы,
И делал то, что делать не хотел –
Удел манкуртов и рабов удел…
Прошло сто лет, я подмастерьем стал,
Я научился кровь перегонять в металл,
В плену стал ощущать свое предназначенье,
А быть рабом мне стало наслажденьем.
И час настал – узилище открыто,
И отодвинув с пищею корыто,
Мне Козлоног торжественно сказал:
– Ты углем стал со свойством антрацита
И плавить будешь камень и металл,
Отныне ты резец из победита,
Отныне ты – магический кристалл.
– Мой господин, спасибо за науку,
За уникальный сопро-био-мат,
Теперь могу я, без особой муки,
Таких как ты, в Освенциме сжигать.
Я углем стал, лишенным всяких сил –
Вот почему меня ты отпустил…
Во мгле дерев задумалась река
И было грустно, может быть, чуть-чуть,
Звезда мигала где-то свысока,
Определяя новой жизни путь.
Я понимал, что никого не встречу,
И незамечен будет мой уход,
Я утро взял и… заменил на вечер,
Земным часам я дал обратный ход.
Дождь моросил на старую пилотку,
Смывал с души иллюзии и быль.
Я взял весло, столкнул на воду лодку
И в темноту уверенно поплыл…
Чашка кофе
Разжались пальцы, чашка с кофе упала вниз,
На дно небес, задела за карниз
Жилой высотки, задела самолет…
Ну и вираж, как нашей юности полет…
Как в западном, мистическом кино:
Огромный самолет плашмя упал на казино –
Как все забавно и смешно,
И никого не жалко мне давным-давно.
Жаль чашку из деревни Протвино,
– Чего хотите, сэр?
– Погибнуть в катастрофе.
– Еще чего?
– Вернуться в послезавтра.
– Извольте, сэр. А что подать на послезавтрак:
Овсянку на воде и черный кофе?
Все будет сделано на первом вздохе.
Смотрите сэр, как завтра хорошо, что за погода –
Балует вас британская природа!
А вот Гайд-парк, подстрижены лужайки,
Народа тьма, среди толпы, поди, узнай-ка,
Ровесников своих, но Вы, милорд, сидите,
Они вас знают. Вон, смотрите,
К Вам по дорожке от больших ворот
Бежит подросток, Ваш ровесник,
Он Вам купил журнал «Британский вестник»,
Свежайший номер за позапрошлый год.
– Привет, милорд!
– Привет, тиджей, привет!
Скажи мой ангел, сколько тебе лет?
– Вчера исполнилось двенадцать…
– А мне давным-давно исполнится
сто двадцать,
Я буду юн и сед, и я давно влюблен
В двух англичанок, юных бонн.
Я – лорд-колясочник, напудрен и накрашен…
– Скажите, сэр, Вы родом не из «рашен»?
– Увы, оттуда я. Там быт угрюм и страшен,
Там у людей звериный взгляд,
Они друг друга поедом едят…
Живут там осквернители могил,
Там одаренным людям свет не мил…
Мелькнула мысль: «Напиться вдрызг,
На шее затянуть гитарную струну…».
Ослабли пальцы, чашка кофе вниз
Упала в лужу, о Луну разбилась,
И вся Ходынка-Сити осветилась
Салютом желтых брызг…
Москва. Ходынка-Сити. Бар –
Приют для однополых пар
И тех, кто СПИДом болен…
Здесь бармен мною недоволен:
– Чего торчишь? Чего хотел?
Ты кофе черным надоел!
А может виски? Есть «Бурбон»…
Под горлом боль – я вышел вон,
На урну сел – мне негде быть,
Нет ничего страшней, чем жить.
Вдруг голос свыше: «Слушай, брат:
На вариации история щедра –
Любой поступок можно оправдать –
Ведь если твой мирок взорвать,
То где-то чуть добавится добра…»
Огонь
В огне всегда всему итог сокрыт:
Наступит час – оплавится гранит.
В большой идее – будущая драма:
Наступит час и возгорится пламя
Из-за пучка чуть тлеющей соломки –
Бумажный лист горит по кромке…
Сгорает все. Огонь неумолим,
С живой природой он не совместим,
Непредсказуем, страшен и капризен,
Но он, увы, такой же, как и жизнь,
Она всегда – губительный пожар,
В ней жар любви и ненависти жар,
Сгоревшие закаты и восходы,
И вулканические огненные воды,
И жаркий пепел, и горячий смог,
И стопроцентный старости ожог…
Невдалеке горит бензоколонка,
А рядом с ней в огне ракетный склад:
Через минуту искры полетят
К далекому созвездию Плеяд.
А может дальше – в те края,
Где было… укрощение Огня,
Где жизнь еще возникнет…
Без меня…
Младенцев жалко…
Какая боль
И здесь и там…
В ушах прибой
Ревет тревожно,
На сердце шрам —
Жить невозможно…
Вот Храм забытый,
В нем Глюк играет.
А для кого,
Он сам не знает.
Реальность – Мокошь,
Убогий шарж,
В ней гимном служит
Бесовский марш.
Жизель танцует
С маркизом Садом,
Как стриптизерша
Крутит задом,
К себе маня.
Чужие песни…
Тоска – моя.
Учитель жизни
Двуликий Янус
Уйдет в банкиры,
А я останусь
В доме скорби
Читать в постели
«Записки Горби».
Врачи, медбраты,
Какая боль…
Жизнь – это рана,
Не сыпьте соль.
«Денег много,
