Яков Тублин - Образ жизни
Горькая шутка
Остановился, тяжело дыша —
Пришло богатство,
Но ушла душа.
Рассвет забрезжил —
Некому светить.
Откупорил вино —
Да не с кем пить.
Хоть ангела,
Хоть чёрта попроси:
Любовь пришла —
Да не осталось сил.
Есть дом,
Да только некому в дому
Жить.
И невыносимо самому.
И крылья есть —
Да некуда лететь.
И голос —
Да желанья нету петь.
И трубы медью звонкою трубят —
О том, что победил ты сам себя.
А о победе главной всё равно
Тебе узнать при жизни не дано.
В девятой палате
Я умер весною, на тихом закате,
Двадцатого мая в девятой палате.
В больничном дворе, под акацией белой
Огромные розы кроваво алели;
Мохнатые пчёлы носили добычу,
Над крышею небо свистело по-птичьи.
Но я их не видел, но я их не слышал:
Душа отлетала всё выше и выше.
Душа где-то более суток летала,
А сердце зачем-то тихонько стучало.
Стучало, стучало — и достучалось:
Глаза приоткрыл я на самую малость.
Увидел фонарь в переплёте оконном;
Запахло холодною кашею пшённой.
И так показался мне запах тот кстати
На позднем закате,
В девятой палате.
Баллада полёта
Тыщу раз обласкан и обруган,
И не понят, может быть, вдвойне,
Чтобы до конца не сбиться с крута,
Я хочу побыть наедине.
Что вам образ жизни мой!
Мне странно
Слушать вас — кружится голова.
Я давно открыл другие страны,
Острова, и горы, и слова.
Я всю жизнь на двух полях трудился:
Строил корабли,
Строку ковал.
Но при этом как-то умудрился —
Крылья про запас ещё таскал.
Занимался добываньем хлеба,
Возводил стропила под дождём.
Крылья всё взлететь хотели в небо —
Я шептал им: «Небо подождёт».
А теперь, когда все силы вышли,
Крылья съела моль — не залатать,
А теперь, когда — и хлеб, и крыша,
Не на чем и незачем летать.
Как ни крой себя беззвучным матом —
Не подняться в небо всё равно.
Был крылатым,
А служил горбатым.
Вот и всё!
Вот то-то и оно…
* * *
Иначе, видимо, нельзя.
О прошлом сны кричат.
Мои российские друзья
Мне снятся но ночам.
Когда над Храмовой горой
Три звёздочки взойдут,
Они мне видятся порой,
Назад меня зовут.
И вот я снова на лугу,
На берегу Днепра,
И вот я снова в их кругу,
Где тосты до утра,
Где льётся сизый самогон
В стакан гранёный мой…
Как хорошо, что это сон,
Что я давно другой,
Что я ушёл от тех дверей,
Где часто слышал я:
«Ты парень свой, хоть и еврей,
А мы — твои друзья.»
Исповедь старого фонаря
Вот так оно и будет,
Как повелося встарь,
Покуда грешных нас земля вращает.
Кого интересует,
Как выглядит фонарь,
Который вам дорогу освещает?!
И стало так привычно
До утренней зари,
Что я последним светом изливаюсь.
Кого интересует,
Что у меня внутри,
Когда я им счастливо улыбаюсь?
Давно уже забыли
Меня мои друзья:
Одни с пути сошли, одни уснули.
Кого интересует,
Чем вылечился я,
Когда все на меня рукой махнули?
Но даже столб фонарный
Не выдержал, подгнил, —
Моя опора для такого дела.
Светил и без него бы,
Да не хватило сил:
Спираль в душе моей перегорела.
И так же, как явился
Я на исходе дня,
Вот так же и исчезну я негромко.
Никто и не заметит,
Что нет уже меня,
Поскольку им привычнее — в потёмках.
* * *
Было в жизни и легко, и туго.
Приходилось самым близким врать.
Никогда так не боялся друга
Верного навеки потерять.
Столько вместе радости и горя.
Да ужели это наяву?
Никогда так не любил я море,
Небо, и деревья, и траву.
Никогда так утро голубое
Не вдыхал до самого нутра.
Никогда так не был сам собою,
Как огонь вечернего костра.
…Сердце разрывается на части
Точно в марте снег на льду пруда.
Никогда я не был так несчастен,
Счастлив так я не был никогда.
Пляшут вместе ангелы и черти,
Отвлекают от привычных дел.
Никогда так не был близок к смерти,
Никогда так жизни не хотел.
* * *
Море близкое — в раме оконной.
На высоком своём рубеже,
Как, мой друг, поживаешь в окопе —
На сквозном, на восьмом этаже?
Ниже — все.
Выше — только Всевышний.
Между Ним и тобой — облака.
Шестикрылую звёздочку вышил
В синем небе апрельский закат.
Тыщи лет — этой Песне из песен,
И мотив её неповторим.
Как тоскливо, когда бы не Песах,
Беспросветно, когда б не Пурим.
Как прискорбно, когда б не апрели
И в пустынях, и в тёмных лесах.
Типографскою нонпарелью
Всё написано на небесах.
Что-то прожито.
Что-то прожито.
Но по-прежнему хочется — ввысь.
И свинцовою строчкой прошита
Наша светло-печальная жизнь.
Вахтанги
Вахтанги, мой знакомый, —
Он божий человек.
Он книг, священных кроме,
Не читывал вовек.
Неужто, в самом деле,
Как сам мне рассказал,
Он даже Руставели
Ни строчки не читал?
И Пушкина — ни разу
(С чего бы это вдруг!)
Георгий Саакадзе —
Пустой ненужный звук.
Стоит под небом синим —
Сам царь и господин.
Лишь только Бог единый,
Лишь только Он один!
Не признаёт чего-то
Ликов при мольбе.
Возьмёт мамаши фото —
И молится себе.
Ему — иные ранги.
Святыни — смех и грех.
Вот он такой — Вахтанги —
Божий человек.
Не любит пышной службы,
Он сам себе — пророк.
Посредников не нужно —
Лишь только сам и Бог.
Новообращённый
Вот мой знакомец давний,
Почти что бывший брат,
Казался парнем славным
Лет семь тому назад.
Но вдруг нежданно веру
Мгновенную обрёл.
Он с юных пионеров
До этой веры шёл.
По Иерусалиму,
По утренней росе,
Идёт он, хмурый, мимо,
Стараясь быть как все.
Идёт он на рассвете
По камню и траве.
И круглый «партбилетик»
Несёт на голове.
И, шляпою маяча,
С Торой едва знаком,
Идёт он к стенке Плача,
Как раньше шёл в райком.
Тщедушный, впалогрудый,
Недавно снявший крест,
Меня он учит чуду
И воздевает перст.
Но истин разных много
В молитве и в вине.
А зрение у Бога
Хорошее вполне.
* * *
Нет времени писать о пустяках:
О птичках, о былинках и цветочках.
Когда вокруг Земля в ракетных точках,
Когда над ней витают страх и прах.
Нет времени о птахе рассказать,
Которая свила гнездо на крыше.
Бери серьёзней, и бери повыше —
Негоже в эту лирику сползать.
Нет времени о пустяках писать,
Когда пересыхает даже море,
Когда горят столетние леса.
А власть вершат разбойники и воры.
Но вдруг проснёшься в утренней тиши,
Увидишь бабочку в наряде ярком
И каждый листик ощутишь подарком
Существованья.
Это и пиши.
Тогда отступят прах и тлен, и страх
И счастье бытия подступит жарко.
К чертям — парламент, цены на солярку! —
Нет времени писать о пустяках.
Предпочтение
