Юлия Мамочева - Инсектариум

Тяжко болея… сама за себя — я набираю «ноль-три»;
Плавленый мозг приливает к глазам пьянственно-мутной алью.
В ухо органно — гудков дрель; а в голове — кадриль
Мыслей: «Oh Goodwin, I know, you're almighty. Are you?»[2]

Жаркие губы сжаты пока, но — разверзнуться ждут;
Кажется, череп натужно трещит, полон жидкого пламени.
Жуть ожиданья сдавила гортань — хваткая, точно жгут;
А в голове: «Goodwin, answer… Oh tell me you love me!..»[3]

Боже, за мною насквозь следят — вытаращенных витрин
Взоры. Я в улице заперта — чёрно-глухой, как гробница.
Боженька!.. Зная, что… что — больна, на… набрала «ноль-три»:
До страны ОЗ иначе не дозвониться.

Это вот — Вера. Нет, не Христова. Краснова.
Чуть протрезвела — тут же к бокалу снова.
Хваткой подобная
ушлому бизнесмену,
Пашет — по долгу
(службы) — в ночную смену.

Вера — крепка. Ей до жути фартит — продаваться:
Ей по-спартански — никак, а по паспорту — двадцать.
Стелит-то мягко; сюжет — чем ночней — тем жёстче:
Вера из женщин, чьё самопреданье свежо ещё.

…Всяко ей утро — кефирно. Глаза — как фары.
Вере б о фирмах — да фермой мычит про фарма,
Ибо — не в форме, всенощно отработав.
Совесть сифонит симфонией трёх абортов.

Совесть свистит — только узнице не насвистеться
Там, взаперти, в одиночной камере сердца.
Совесть скрежещет, бессильно-строга, как завуч:
Вера из женщин, что богатеют за ночь.

Несбыточно-страшный сон оказался вещим:
По дому, который Домом… едва не стал,
С трудом собираю пропахшие счастьем вещи,
К уже-не-своим — но приросшие будто — местам.

Руками, твоих поцелуев впитавшими запах,
Во гроб я картонный — прошлое хороню.
Им — дрожно.
Знаю сквозь занавес слёз внезапных:
Сюда, в эти стены, придёт не ко мне Завтра —
Придя, приласкает уже-не-мою родню.

А город-избранник немым сероглазьем окон
Здесь видит меня не в последний ли раз — извне?
Солёным лицом я бурею, как пойманый окунь:
Сама-то коптимая на нутряном огне.

Храм нежности сжался в каморку. Он, словно мёртвый, —
Пустынно мне чужд. Пуповинная рвётся нить.
Ты ходишь восьмёркой, над тою глумясь восьмёркой,
Которую набок к ногам я твоим уронить

Однажды решилась. Решилась — и кинулась оземь
Всей плотью, всем духом — пред Господом…
Глупо: ты
Поставил на ноги дуру светлоголосьем.

То было давно. Вечность в злое вернулась восемь:
В то восемь, что — пополудни и как поддых.

И вечер последний устал притворяться вечным.
В глазах у тебя — люБЕЗДНость. В моих — люболь.
В картонном гробу холодеют мои вещи,
Насмерть пропахнув уже-не-моим… тобой.

Всевидяще-слепо, как Ванга, я пялюсь в англо —
Русский прехрусткий словарь. И не верю очам:
Мне видятся ангелы. Сонм горбоносых ангелов —
Таких непокорных, таких обкорнанных — наголо,
Таких живокрылых, — что жмурюсь, невольно рыча.

А эти, как будто на вече вечернее собраны
В столистном моём полулондоне словаря, —
Ладони не в лад потирают, молчат по-особенному.
О родственные, русо-рослые, непрорисованные —
Зачем я для вас, мои ангелы, — не своя?

Гляжу неотрывно и жадно (едва помаргиваю) —
Пульсацию нимбов, растущих из их висков.
Не книгу держу, но саму первозданную магию —
И ладанный сок, источаем хрусткой бумагою,
Стекает сияньем по всякому из листов,

По всякой странице, ангелами переполненной:
Теснясь за решёткою строк, исторгают свять.
Мой дух расцветает, неведомым духом напоенный.
Я пленно-нетленному сонму кланяюсь подданной…

Так время, на миг замеревшее, хлынуло вспять.

Снег заметает, рисованно-рисовый.
Поговори со мной, поговори со мной.

Темень забрызгана белостью буйственной.
Ладно, молчи. Только будь со мной, будь со мной.

Головы пепельно нам припорошило.
В почву впитается ночь, как прошлое,
(Прошлое — с красками, сказками-стансами,
С вёрстами вёсен, с пустынными станциями…) —
Снег на земелюшке — звёздным крошевом.

Разве решимся на миг расстаться мы?
В кровушку прошлое сладким всосалось винищем.
Принцам — дышать. Умирает же всякий — нищим.
Пряность разрыва горше, чем хмели-сунели:
Мы не решались — на миг; навсегда — сумели.

Две половины порванной пуповины
Кружат павану. Не мы в том, немые, повинны.
В пику червленью, бубню — только масти ради:
Чёрным крестом, губы коего посинели,
Я самоставлюсь на этом гримаскараде.

Погибнув — не менее глупо, чем ныне живу, —
Столь же непостижимо, неопровержимо,
Я окончательно вырвусь из лап режима —
К собственному бесспорному торжеству.

Однако — представь!: даже, как говорится, — преставясь
(Телом, своё отгоревшим, — сросшись с землёй
Или над нею рассеявшись звёздной золой) —
Я всё равно с тобою навек останусь.

Только — не чудом в перьях к тебе ворочусь;
Нет — не крылатым иссказочным бодигардом,
Дюжим маньячно маячить с мечом вульгарным —
Подле; не Тенью, липучей, как чупа-чупс,

Гибелью тела обсосанный. Нет!.. В тебе —
Просто воскресну. Признаешь меня, взволнован,
В голосе внутреннем — струнном, престранно-новом! —
Звонно-подобном отпущенной тетиве.

Им поведу я тебя. Поведу, как паству,
Зиждясь в груди драгоценной — подспорьем — тем,
Что подскажет бредущему в темноте,
Мол, не сворачивай; дескать, налево — опасно.

Буду я в пальцах твоих — утроенной силой,
Силой удесятерённою — в почве плеч:
Бей одиозно-диезную, чёрную полосу, мой красивый, —
Ей, поперечно-перечной, прочно перечь!..

Жизнь — монохромно-махровое поле клавиш,
Пыльный рояль. Я, свою переросшая роль,
Греть изнутри тебя стану. Тешься игрой!..
Сев к инструменту, родимый, глазки прикрой:
Так ты меня — увидишь, едва заиграешь…

Словно по высшему, вешнему волшебству —
Так пред тобою предстану, не лживо, но — живо, —
Если погибну — внезапно, неопровержимо,
Глупо… — не менее глупо, чем ныне — живу.

«…Перед уходом — я время вокруг тебя выстрою
Лучшим городом — полно, не кипятись!..
Улицы будут его казаться ветвистыми —
Сини, засеянной россыпью райских птиц.

Прежде чем — в путь, всё совсем по совести сделаю:
Время твоё в светотенную полосать
Сам облачу. И оставлю тебя плясать —
В нём — по проспекту, как по стволу дерева,

Бурей души моей сваленного, опрокинутого, —
И по ветвям переулков, в проспектовый ствол
Рекам подобно — впадающих. Волшебство!:
Мною оставлена, мной ты не будешь покинута!..

Коль усомнишься — город времени, в честь твою
Созданный, сам расцветёт сквозь вселенский сплин
И розовым покажется сумасшествием —
Ангелам, что из райских птиц проросли.

Милая!.. Время твоё расцветёт, как сакура:
Я его городом лучшим тебе выстроил…

Ты, от него уставши, — сбеги за
город.
Там буду ждать тебя…»

Поцелуй.
Выстрел.

Я помню, как это было:
Рука на твоём плече,
Ночка хохочет, что быдло —
Глухо и ни над чем;

Я, в лучших традициях стиля,
Мну стынь твоего плаща.
Ты повторяешь: «Прости меня»;
Мне слышится вновь: «Прощай».

А печень горит, чуть посмеиваясь,
Аки при нервной ходьбе;
В последний раз — я в последний раз! —
Вижу Тебя — в тебе.

Вбивает литеры Морзе
Ночь ливнем в голый причал.
Ушёл ты. А пальцам — мёрзло
Без твоего плеча.