Александр Твардовский - Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы

Я сам дознаюсь, доищусь

До всех моих просчетов.

Я их припомню наизусть, —

Не по готовым нотам.

Мне проку нет, – я сам большой, —

В смешной самозащите.

Не стойте только над душой,

Над ухом не дышите.

На дне моей жизни,

        на самом донышке

Захочется мне

        посидеть на солнышке,

На теплом пенушке.

И чтобы листва

        красовалась палая

В наклонных лучах

        недалекого вечера.

И пусть оно так,

        что морока немалая —

Твой век целиком,

        да об этом уж нечего.

Я думу свою

        без помехи подслушаю,

Черту подведу

        стариковскою палочкой:

Нет, все-таки нет,

        ничего, что по случаю

Я здесь побывал

        и отметился галочкой.

Допустим, ты свое уже оттопал

И позади – остался твой предел,

Но при тебе и разум твой, и опыт,

И некий срок еще для сдачи дел

Отпущен – до погрузки и отправки.

Ты можешь на листах ушедших лет

Внести еще какие-то поправки,

Чертой ревнивой обводя свой след;

Самозащите доверяясь шаткой,

Невольно прихорашивать итог…

Но вдруг подумать:

Нет, спасибо в шапку,

От этой сласти береги нас Бог.

Нет, лучше рухнуть нам на полдороге,

Коль не по силам новый был маршрут.

Без нас отлично подведут итоги

И, может, меньше нашего наврут.

Время, скорое на расправу,

В меру дней своих скоростных,

Власть иную, иную славу

Упраздняет – и крест на них.

Время даже их след изгладит

Скоростным своим утюжком.

И оно же не в силах сладить

С чем, подумаешь! – со стишком.

Уж оно его так и этак

Норовит забвенью предать

И о том объявить в газетах

И по радио…

Глядь-поглядь,

За каким-то минучим сроком —

И у времени с языка

Вдруг срывается ненароком

Из того же стишка —

Строка.

К обидам горьким собственной персоны

Не призывать участье добрых душ.

Жить, как живешь, своей страдой

             бессонной, —

Взялся за гуж – не говори: не дюж.

С тропы своей ни в чем не соступая,

Не отступая – быть самим собой.

Так со своей управиться судьбой,

Чтоб в ней себя нашла судьба любая

И чью-то душу отпустила боль.

В случае главной утопии, —

В Азии этой, в Европе ли, —

Нам-то она не гроза:

Пожили, водочки попили,

Будет уже за глаза…

Жаль, вроде песни той, – деточек,

Мальчиков наших да девочек,

Всей неоглядной красы…

Ранних весенних веточек

В капельках первой росы…

Всему свой ряд, и лад, и срок:

В один присест, бывало,

Катал я в рифму по сто строк,

И все казалось мало.

Был неогляден день с утра,

А нынче дело к ночи…

Болтливость – старости сестра, —

Короче.

Покороче.

Нет ничего, что раз и навсегда

На свете было б выражено словом.

Все, как в любви, для нас предстанет

                                                                 новым,

Когда настанет наша череда.

Не новость, что сменяет зиму лето,

Весна и осень в свой приходят срок.

Но пусть все это пето-перепето,

Да нам-то что! Нам как бы невдомек.

Все в этом мире – только быть

                                                         на страже —

Полным-полно своей, не привозной,

Ничьей и невостребованной даже,

Заждавшейся поэта новизной.

Что нужно, чтобы жить с умом?

Понять свою планиду:

Найти себя в себе самом

И не терять из виду.

И труд свой пристально любя, —

Он всех основ основа, —

Сурово спрашивать с себя,

С других не столь сурово.

Хоть про сейчас, хоть про запас,

Но делать так работу,

Чтоб жить да жить,

Но каждый час

Готовым быть к отлету.

И не терзаться – ах да ох —

Что, близкий или дальний, —

Он все равно тебя врасплох

Застигнет, час летальный.

Аминь! Спокойно ставь печать,

Той вопреки оглядке:

Уж если в ней одной печаль, —

Так, значит, все в порядке.

Ты дура, смерть: грозишься людям

Своей бездонной пустотой,

А мы условились, что будем

И за твоею жить чертой.

И за твоею мглой безгласной,

Мы – здесь, с живыми заодно.

Мы только врозь тебе подвластны, —

Иного смерти не дано.

И, нашей связаны порукой,

Мы вместе знаем чудеса:

Мы слышим в вечности друг друга

И различаем голоса.

И как бы ни был провод тонок —

Между своими связь жива.

Ты это слышишь, друг-потомок?

Ты подтвердишь мои слова?..

Мне славы тлен – без интереса

И власти мелочная страсть.

Но мне от утреннего леса

Нужна моя на свете часть;

От уходящей в детство стежки

В бору пахучей конопли;

От той березовой сережки,

Что майский дождь прибьет в пыли;

От моря, моющего с пеной

Каменья теплых берегов;

От песни той, что юность пела

В свой век – особый из веков;

И от беды и от победы —

Любой людской – нужна мне часть,

Чтоб видеть все и все изведать,

Всему не издали учась…

И не таю еще признанья:

Мне нужно, дорого до слез

В итоге – твердое сознанье,

Что честно я тянул мой воз.

С утра на полдень едет он,

Дорога далека.

Свет белый с четырех сторон

И сверху – облака.

Тоскуя о родном тепле,

Цепочкою вдали

Летят, – а что тут на земле,

Не знают журавли…

У перевоза стук колес,

Сбой, гомон, топот ног.

Идет народ, ползет обоз,

Старик паромщик взмок.

Паром скрипит, канат трещит,

Народ стоит бочком,

Уполномоченный спешит,

И баба с сундучком.

Паром идет, как карусель,

Кружась от быстрины.

Гармошку плотничья артель

Везет на край страны…

Гудят над полем провода,

Столбы вперед бегут,

Гремят по рельсам поезда,

И воды вдаль текут.

И шапки пены снеговой

Белеют у кустов,

И пахнет смолкой молодой

Березовый листок.

И в мире – тысячи путей

И тысячи дорог.

И едет, едет по своей

Никита Моргунок.

Бредет в оглоблях серый конь

Под расписной дугой,

И крепко стянута супонь

Хозяйскою рукой.

Дегтярку сзади привязал,

Засунул кнут у ног,

Как будто в город, на базар,

Собрался Моргунок.

Умытый в бане, наряжен

В пиджак и сапоги,

Как будто в гости едет он,

К родне на пироги.

И двор – далеко за спиной,

Бегут вперед столбы.

Ни хаты не видать родной,

Ни крыши, ни трубы…

По ветру тянется дымок

С ольхового куста.

– Прощайте, – машет Моргунок, —

Отцовские места!..

Из-за горы навстречу шло

Золотоглавое село.

Здесь проходил, как говорят,

В Москву Наполеон.

Здесь тридцать восемь лет назад

Никита был крещен.

Здесь бухали колокола

На двадцать деревень,

Престол и ярмарка была

В зеленый духов день.

И первым был из всех дворов

Двор – к большаку лицом,

И вывеска «Илья Бугров»

Сипела над крыльцом…

Никита ехал прямиком.

И вдруг – среди села —

Не то базар, не то погром, —

Веселые дела!

Народ гуляет под гармонь,

Оглобель – лес густой,

Коней завидя, сбился конь…

Выходят люди:

– Стой!..

– Стой, нет пощады никому,

И честь для всех одна:

Гуляй на свадьбе, потому —

Последняя она…

Кто за рукав,

Кто за полу, —

Ведут Никиту

В дом, к столу.

Ввели и – чарку – стук ему!

И не дыши – до дна!

– Гуляй на свадьбе, потому —

Последняя она…

И лез хозяин через стол:

– Моя хата —

Мой простор.

Становись, сынок, на лавку,

Пей, гуляй,

Справляй престол!..

Веселитесь, пейте, люди,

Все одно:

Что в бутылке,

Что на блюде —

Чье оно?

Чья скотинка?

Чей амбар?

Чей на полке

Самовар?..

За столом, как в бане, тесно,

Моргунок стирает пот,

Где жених тут, где невеста,

Где тут свадьба? – Не поймет.

А хозяин без заминки

Наливает по другой.

– Тут и свадьба и поминки —

Все на свете, дорогой.

С неохотой, еле-еле

Выпил чарку Моргунок.

Гости ели, пили, пели,

Говорили, кто что мог…

– Что за помин?

– Помин общий.

– Кто гуляет?

– Кулаки!

Поминаем душ усопших,

Что пошли на Соловки.