Владимир Маяковский - Стихи об Америке

Шеры…
              облигации…
                                    доллары…
                                                       центы…
В винницкой глуши тьмутараканясь,
так я рисовал,
                         вот так мне представлялся
                                                   стопроцентный
американец.
Родила сына одна из жен.
Отвернув
                 пеленочный край,
акушер демонстрирует:
                                          Джон как Джон.
Ол райт!
Девять фунтов,
                           глаза —
                                          пятачки.
Ощерив зубовный ряд,
отец
         протер
                     роговые очки:
Ол райт!
Очень прост
                       воспитанья вопрос.
Ползает,
лапы марает.
Лоб расквасил —
                               ол райт!
                                              нос —
ол райт!
Отец говорит:
                         «Бездельник Джон.
Ни цента не заработал,
                                         а гуляет!»
Мальчишка
                    Джон
                              выходит вон.
Ол райт!
Техас,
            Калифорния,
                                   Массачузэ́т.
Ходит
           из края в край.
Есть хлеб —
                       ол райт!
                                      нет —
ол райт!
Подрос,
               поплевывает слюну.
Трубчонка
                   горит, не сгорает.
«Джон,
             на пари,
                           пойдешь на луну?»
Ол райт!
Одну полюбил,
                          назвал дорогой.
В азарте
                играет в рай.
Она изменила,
                          ушел к другой.
Ол райт!
Наследство Джону.
                                  Расходов —
                                                        рой.
Миллион
                растаял от трат.
Подсчитал,
                    улыбнулся —
                                            найдем второй.
Ол райт!
Работа.
              Хозяин —
                                лапчатый гусь —
обкрадывает
                        и обирает.
Джон
          намотал
                         на бритый ус.
Ол райт!
Хозяин выгнал.
                           Ну, что ж!
Джон
          рассчитаться рад.
Хозяин за кольт,
                             а Джон за нож.
Ол райт!
Джон
          хозяйской пулей сражен.
Шепчутся:
                  «Умирает».
Джон услыхал,
                          усмехнулся Джон.
Ол райт!
Гроб.
          Квадрат прокопали черный.
Земля —
                как по крыше град.
Врыли.
             Могильщик
                                 вздохнул облегченно.
Ол райт!
Этих Джонов
                       нету в Нью-Йорке.
Мистер Джон,
                         жена его
                                         и кот
зажирели,
                  спят
                          в своей квартирной норке,
просыпаясь
                     изредка
                                   от собственных икот.
Я разбезалаберный до крайности,
но судьбе
                  не любящий
                                        учтиво кланяться,
я,
   поэт,
            и то американистей
самого что ни на есть
                                       американца.

Горы злобы
                      аж ноги гнут.
Даже
          шея вспухает зобом.
Лезет в рот,
                     в глаза и внутрь.
Оседая,
               влезает злоба.
Весь в огне.
                      Стою на Риверсайде.
Сбоку
           фордами
                            штурмуют мрака форт.
Небоскребы
                       локти скручивают сзади,
впереди
               американский флот.
Я смеюсь
                  над их атакою тройною.
Ники Картеры
                         мою
                                 не доглядели визу.
Я
    полпред стиха —
                                  и я
                                        с моей страной
вашим штатишкам
                                бросаю вызов.
Если
         кроха протухла,
                                    пле́снится,
выбрось
                весь
                         прогнивший кус.
Сплюнул я,
                   не доев и месяца
вашу доблесть,
                           законы,
                                         вкус.
Посылаю к чертям свинячим
все доллары
                       всех держав.
Мне бы
             кончить жизнь
                                       в штанах,
                                                    в которых начал,
ничего
            за век свой
                                не стяжав.
Нам смешны
                       дозволенного зоны.
Взвод мужей,
                        остолбеней,
                                              цинизмом поражен!
Мы целуем
                    — беззаконно! —
                                                    над Гудзоном
ваших
           длинноногих жен.
День наш
                 шумен.
                             И вечер пышен.
Шлите
           сыщиков
                           в щелки слушать.
Пьем,
          плюя
                   на ваш прогибишен,
ежедневную
                      «Белую лошадь».
Вот и я
             стихом побрататься
прикатил и вбиваю мысли,
не боящиеся депортаций:
ни сослать их нельзя
                                     и не выселить.
Мысль
            сменяют слова,
                                       а слова —
                                                         дела,
и, глядишь,
                    с небоскребов города,
раскачав,
                 в мостовые
                                      вбивают тела —
Вандерлипов,
                        Рокфеллеров,
                                                  Фордов.
Но пока
              доллар
                           всех поэм родовей.
Обирая,
               лапя,
                        хапая,
выступает,
                   порфирой надев Бродвей,
капитал —
                  его препохабие.

Если глаз твой
                          врага не видит,
пыл твой выпили
                             нэп и торг,
если ты
              отвык ненавидеть,—
приезжай
                 сюда,
                           в Нью-Йорк.
Чтобы, в мили улиц опутан,
в боли игл
                  фонарных ежей,
ты прошел бы
                         со мной
                                        лилипутом
у подножия
                    их этажей.
Видишь —
                   вон
                         выгребают мусор —
на объедках
                      с детьми проняньчиться,
чтоб в авто,
                     обгоняя «бусы»,
ко дворцам
                    неслись бриллиантщицы.
Загляни
              в окошки в эти —
здесь
           наряд им вышили княжий.
Только
             сталью глушит элевейтер
хрип
        и кашель
                        чахотки портняжей.
А хозяин —
                     липкий студень —
с мордой,
                  вспухшей на радость чирю́,
у работницы
                      щупает груди:
«Кто понравится —
                                  удочерю!
Двести дам
                     (если сотни мало),
грусть
           сгоню
                      навсегда с очей!
Будет
           жизнь твоя —
                                    Ку́ни-Айланд,
луна-парк
                 в миллиард свечей».
Уведет —
                  а назавтра
                                     зве́рья,
волчья банда
                        бесполых старух
проститутку —
                         в смолу и в перья,
и опять
             в смолу и в пух.
А хозяин
                в отеле Пла́за,
через рюмку
                       и с богом сблизясь,
закатил
             в поднебесье глазки:
«Се́нк’ю
               за хороший бизнес!»
Успокойтесь,
                       вне опасения
ваша трезвость,
                             нравственность,
                                                           дети,
барабаны
                  «армий спасения»
вашу
         в мир
                   трубят добродетель.
Бог
       на вас
                  не разукоризнится:
с вас
         и маме их —
                                на платок,
и ему
          соберет для ризницы
божий ме́наджер,
                                поп Платон.
Клоб полиций
                        на вас не свалится.
Чтобы ты
                  добрел, как кулич,
смотрит сквозь холеные пальцы
на тебя
              демократ Кули́дж.
И, елозя
               по небьим сводам
стражем ханжества,
                                    центов и сала,
пялит
          руку
                  ваша свобода
над тюрьмою
                        Элис-Айланд.