Татьяна Шкодина - Голоса надежды
Я даже книг не взял с собой в тот раз, решил только лечиться и отдыхать. С утра уходил шастать по лесу, наблюдал жизнь природы, так сказать. Елочки–веточки. Это успокаивает и отвлекает.
Она появилась где‑то на третий день после моего приезда. Естестевенно, в столовой. То есть в санатории вечно знакомятся или в столовой, или в очереди на процедуры.
Смотрю — новенькая. Ничего себе, это я просто так отметил, без задней мысли. Немного моложе меня, блондинка, не крашеная. Последнее важно — крашеные сразу теряют для меня всякий интерес, перестают существовать. Дома насмотрелся, по выходным, на всю эту химлабораторию с флаконами и целлофановыми кульками на черной от краски голове со склеенными волосами. Нет уж, спасибо.
Она сидела и ела суп. Ела, не постреливала глазами по сторонам, как большинство зновь прибывших женщин.
В следующий раз я увидел ее на скамейке возле санатория. Она читала. И снова — читала, а не делал вид: перелистывала страницы, а не как некоторые, что откроют книжку посредине и сидят, ждут, что кто‑нибудь заметит и «зацепит». У нее менялось выражение лица: видно, было интересно.
Мне тоже стало интересно. Не то чтобы очень, а так, немного. Я подошел.
— Интересная книжка?
Она посмотрела на меня. Глаза были красивые. Укоризненно посмотрела: «Отойди, не мешай», а может, притворялась все‑таки?
— Интересная.
— Здесь библиотека есть, — сказал я, чтобы что‑нибудь сказать.
— Я знаю, — она уже смотрела в книжку, показываю, что не желает разговаривать.
Ладно, дальше посмотрим, подумал я. Насколько все это искренне, вся эта добродетель.
В третий раз мы встретились на процедуре, точнее, в очереди. Я занял за ней:
— Вы последняя?
Она кивнула.
— А вы в первый раз здесь, в этом санатории? — начал набирать обороты я.
— Да, в первый, — сухо ответила она.
— А вы здесь одна, или с друзьями? — я не отставал, «хорошее начало — половина сражения».
Тут она посмотрела мне в глаза и улыбнулась, чуть–чуть, но я заметил.
— Я здесь без мужа, — зазвенел насмешкой ее голосок, — вас ведь это интересует?
Ничего–ничего, главное — зазвенел, неважно, почему.
— Да нет… — неопределенно протянул я. — Я не это имел в виду. И потом, почему муж, почему обязательно муж? Вы могли приехать с кем угодно — с подругой, другом…
Перед «другом» я сделал многозначительную паузу.
Но тут ей надо было заходить в кабинет.
«Такая же, как все, и нечего выпендриваться», — подумал я, когда дверь кабинета закрылась за ней. — Тоже мне: «зас ведь это интересует?» Это тебя, дорогая, в первую очередь интересует, зачем я к тебе «клеюсь», и что я вообще такое… А вдруг я «новоруш»?»
Но посмотрев на свой спортивный костюм (даже не «адидас», а позорная «пума»), я вздохнул с легким разочарованием, Нет, на новоруша я явно не тянул, да они и не бывают здесь, они все больше по заграницам…
Короче, на следующий день за завтраком я сел за ее столик.
— Не возражаете?
Да нет, я все понимал, какое я произвожу впечатление, стареющего селадона, искателя дешевых приключений, но что было делать? Книг я не взял, а от санаторских библиотек меня тошнит.
— Может, нам пора познакомиться? — перешел я в атаку.
Она смотрела в сторону.
— А зачем?
— Просто так, мы вот с вами сидим за одним столиком, а я даже не знаю, как к вам обратиться.
— И не надо ко мне обращаться, — она все так же смотрела в сторону.
— Но это же глупо, — сказал я, хотя и видел, что она меня не слушает.
И опять: именно не слушает, а не делает вид, что не слушает.
«Дохлый номер», — мелькнуло у меня в голове.
О дохлом номере я, собственно, еще раньше стал догадываться. Нет, дохлый не в смысле переспать а просто. Вообще дохлый — я ей не интересен, и все.
Я дожевал гречневую кашу и встал.
— Сегодня экскурсия в ущелье, вы поедете? — предпринял последнюю попытку я.
— Поеду, — вдруг сказала она.
Поехали в ущелье. Там было сумрачно, прохладно, зелено.
И — «милый профиль рядом…» То есть ее профиль. Хотя профиль‑то мог быть любым иным, то есть условно — ее.
Просто — ущелье, тишина, ручей, его журчание И незнакомая женщина.
— Как здесь красиво!.. — сказала она.
Никто не заметил, как она сказала. Я заметил.
Подумаешь, пятнадцатилетняя школьница — «как красиво!». Да какое там пятнадцатилетняя… Моя двадцатилетняя дочь уже лет десять так не говорит.
Ну, походили, побродили, полюбовались. Одно время разошлись в разные стороны…
Я к ней не подходил. Специально. Пусть не воображает.
Вечером в столовой снова сел за ее столик:
— Как вам экскурсия?
— Замечательно, там, где я живу, ничего такого нет.
— А где вы живете?
Она подняла глаза от рыбы:
— В средней полосе.
Так, город не назвала.
— Может, еще повезут, — сказал я. — В ущелье.
— Может быть. Но ведь это будет уже не то…
«Опять пятнадцать», — подумал я. Вспомнился Чехов, Анна Сергеевна…
— Вы замужем? — спросил я. (Кольца на руке не было).
— Н–нет… — сказала она, думая, видно, о чем‑то другом, скорее, всего об ущелье. — Какая разница? При чем тут это?
— Ущелью, конечно, все равно, — попробовал сострить я.
— Рыба невкусная, — она отодвинула тарелку и стала пить чай. Пила, не отрывая губ от стакана.
«Уйти поскорее хочет».
Точно:
— Приятного аппетита, — она отодвинула стул и встала.
— Спасибо, — вздохнул я.
Дальше, в последующие дни, в том же роде: «Да», «Нет», «Спасибо», «Пожалуйста», «Не в этом дело», «Какая разница».
Мне надоело, и я отстал. Действительно, какая разница.
Перед отъездом все‑таки подошел проститься. Уезжаю, мол, и все такое, приятного вам лечения.
Она выслушала молча, даже не поддакивала, как сбьгчно делается: «Да–да, спасибо…» Нет, просто молчала и смотрела на меня.
— Ну, всего доброго, — я хотел уже отойти.
— Постойте, — сказала она. — Пожалуйста, если можно, дайте ваш адрес, я вам напишу, может быть.
Я удивился, но адрес дал. Просто я уже знал, чем заканчивается этот санаторный обмен адресами перед отъездом. Никто никому не пишет, адрес благополучно теряется, и все.
Я у нее адреса не взял.
Когда пришло первое письмо от этой… Многоточие все поняли, я думаю, хотя в слове не три буквы, а немного больше.
Так вот, когда пришло первое письмо — не знаю, почему я его распечатала.
На конверте наш адрес, почерк незнакомый. Обратный адрес: Псков.
Интересно.
Конечно, у нас с мужем не было каких‑то особенных тайн друг от друга, и я все равно бы узнала потом, что в письме, но… Оно пахло духами, и я распечатала.
«Когда мы с вами были в санатории…».
Так, понятно. Санаторская интрижка. Пара–тройка ночей в душном номере (ну, в палате), жена–стерва, муж–сволочь.
Я тоже ездила в отпуск одна, мы давно уже не ездили вдвоем, и сюжет был мне знаком. Правда, я не злоупотребляла. Со мной это было раза два, и разумеется, никаких адресов и переписки.
Дальше там, в письме, вообще была какая‑то ерунда, что‑то про какое‑то ущелье (видно, ездили вместе), и прочая чепуха. Что‑то непонятное.
Я сунула письмо в ящик стола и забыла о нем.
Да нет, хотела отдать мужу, честное слово, но забыла.
Письмо‑то ерундовское, ничего серьезного.
Забыла, в общем, и все.
А через месяц пришло следующее. И на конверте опять обратный адрес: Псков, ул., д.
«Вы не ответили на мое письмо, а я снова пишу вам…»
И опять всякая чепуха; о том, как она живет (неважно, судя по всему, одинока, вероятно, мужа нет, и всякий вздор в голове: фильмы, книжки, концерты…). Ну, это‑то, книжки–концерты, как у всех одиноких, что же им еще и делать.
Тут уж меня зло взяло, со вторым письмом: «Это твои проблемы, чего с ними соваться к чужому тебе человеку, женатому…».
О «ночах» санаторских в ее письмах, кстати, не было.
Так чего же ей нужно?
Второе письмо я тоже не показала и решила написать ей, чтоб она не трудилась больше и денег на конверты не тратила.
А потом мне стало интересно: а третье письмо она напишет? А четвертое?
С работы я приходила раньше мужа — почту брала я, и потому особенно не волновалась.
Она написала третье письмо, написала четвертое, пятое…
У меня возникло такое впечатление, что ей просто не с кем поговорить, вот она и пишет. А то, что не отвечают — ей даже лучше, удобнее: ответ мог бы ей не понравиться, а так…
Пиши что хочешь, изливай душу, и все такое.
Почему только она выбрала именно моего мужа, было непонятно. В нем ведь от романтики какой бы то ни было ничего нет и никогда не было, скучный тип. Правда, муж. А своя рогожа, как известно, чужой рожи дороже.
