Николай Языков - Стихотворения

                      Мне мил прелестный ваш подарок,
                      Мне мил любезный ваш вопрос!
                      В те дни, как меж лилей и роз,
                      Раскидист, свеж, блестящ и ярок.
                      Цветок веселого житья,
                      Я полон жизни красовался,
                      И здесь в Москве доразвивался
                      И довоспитывался, — я,
                      В те дни, златые дни, быть может,
                      И стоил этих двух венков:
                      А ныне… я уж не таков.
                      Увы! Болезнь крутит и ежит
                      Меня, и ест меня тоска;
                      А вы и ныне благосклонны
                      К тому, чьи песни самозвонны
                      Давно молчат, чья жизнь горька,
                      Кого давно уж, как поэта,
                      И не приветствует никто!
                      Лишь вы теперь, — и вам за то
                      Моя хвала и многи лета!
                      И много, много дай бог вам
                      Созданий стройных, сладкогласных,
                      Прекрасных дум, стихов прекрасных,
                      Таких всегда, какие нам
                      Вы так пленительно дарите;
                      Да будут вечно, как они,
                      Счастливы, ясны ваши дни,
                      И долго, долго вы цветите!

                        Всевышний граду Константина
                        Землетрясенье посылал,
                        И геллеспонтская пучина,
                        И берег с грудой гор и скал
                        Дрожали, — и царей палаты,
                        И храм, и цирк, и гипподром,
                        И стен градских верхи зубчаты,
                        И все поморие кругом.

                        По всей пространной Византии,
                        В отверстых храмах, богу сил
                        Обильно пелися литии,
                        И дым молитвенных кадил
                        Клубился; люди, страхом полны,
                        Текли перед Христов олтарь:
                        Сенат, синклит, народа волны
                        И сам благочестивый царь.

                        Вотще! Их вопли и моленья
                        Господь во гневе отвергал,
                        И гул и гром землетрясенья
                        Не умолкал, не умолкал.
                        Тогда невидимая сила
                        С небес на землю низошла,
                        И быстро отрока схватила,
                        И выше облак унесла:

                        И внял он горнему глаголу
                        Небесных ликов: свят, свят, свят!
                        И песню ту принес он долу,
                        Священным трепетом объят,
                        И церковь те слова святыя
                        В свою молитву приняла,
                        И той молитвой Византия
                        Себя от гибели спасла.

                        Так ты, поэт, в годину страха
                        И колебания земли,
                        Носись душой превыше праха,
                        И ликам ангельским внемли,
                        И приноси дрожащим людям
                        Молитвы с горней вышины,
                        Да в сердце примем их и будем
                        Мы нашей верой спасены.

                 Есть много всяких мук — и много я их знаю;
                 Но изо всех из них одну я почитаю
                 Всех горшею: она является тогда
                 К тебе, как жаждою заветного труда
                 Ты полон и готов свою мечту иль думу
                 Осуществить; к тебе, без крику и без шуму
                 Та мука входит в дверь — и вот с тобой рядком
                 Она сидит! Таков был у меня, в моем
                 Унылом странствии в чужбине, собеседник,
                 Поэт несноснейший, поэт и надоедник
                 Неутомимейший! Бывало, ни Борей
                 Суровый, и ни Феб, огнем своих лучей
                 Мертвящий всякий злак, ни град, как он ни крупен,
                 Ни снег и дождь — ничто неймет его: доступен
                 И люб всегда ему смиренный мой приют.
                 Он все препобедит: и вот он тут как тут,
                 Со мной сидит и мне радушно поверяет
                 Свои мечты — и мне стихи провозглашает,
                 Свои стихи, меня вгоняя в жар и в страх:
                 Он кучу их принес в карманах, и в руках,
                 И в шляпе. Это все плоды его сомнений,
                 Да разобманутых надежд и впечатлений,
                 Летучей младости таинственный запас!
                 А сам он неуклюж, и рыж, и долговяз,
                 И немец, и тяжел, как оный камень дикой,
                 Его же лишь Тидид, муж крепости великой
                 Поднять и потрясти, и устремить возмог
                 В свирепого врага… таков-то был жесток
                 Томитель мой! И спас меня от этой муки
                 Лишь седовласый врач, герой своей науки,
                 Венчанный славою, восстановитель мой —
                 И тут он спас меня, гонимого судьбой.

                      Сияет яркая полночная луна
                      На небе голубом; и сон и тишина
                      Лелеет и хранит мое уединенье.
                      Люблю я этот час, когда воображенье
                      Влечет меня в тот край, где светлый мир наук,
                      Привольное житье и чаш веселый стук,
                      Свободные труды, разгульные забавы
                      И пылкие умы и рыцарские нравы…
                      Ах молодость моя, зачем она прошла!
                      И ты, которая мне ангелом была
                      Надежд возвышенных, которая любила
                      Мои стихи; она, прибежище и сила
                      И первых нежных чувств и первых смелых дум,
                      Томивших сердце мне и волновавших ум,
                      Она — ее уж нет, любви моей прекрасной!
                      Но помню я тот взор, и сладостный и ясной,
                      Каким всего меня проникнула она:
                      Он безмятежен был, как неба глубина,
                      Светло-спокойная, исполненная бога —
                      И грудь мою тогда не жаркая тревога
                      Земных надежд, земных желаний потрясла;
                      Нет, гармонической тогда она была,
                      И были чувства в ней высокие, святые,
                      Каким доступны мы, когда в часы ночные.
                      Задумчиво глядим на звездные поля:
                      Тогда бесстрастны мы и нам чужда земля,
                      На мысль о небесах примененная нами!
                      О, как бы я желал бессмертными стихами
                      Воспеть ее, красу счастливых дней моих!
                      О, как бы я желал, хотя б единый стих
                      Потомству передать ее животворящий,
                      Чтоб был он тверд и чист, торжественно звучащий —
                      И словно блеском дня и солнечных лучей,
                      Играл бы славою и радостью о ней.