Кнут Гамсун - У врат царства
Йервен. Я ничего не пил. Я взволнован.
Карено. Но, дорогой мой, никто и не думает, что ты пьян.
Йервен (улыбаясь). Конечно, нет. Разумеется. Давай, ста-рый дружище, потолкуем. Или тебе, кажется, вовсе не хо-чется со мной говорить?
Карено (подходить к нему, смеется). Мне не хочется? Послу-шайте, господин Бондесен, не выпил ли он чего-нибудь в самом деле?
Йервен. Ни капли. Но, видишь, я так неизмеримо рад. Так необыкновенно весел.
Карено. Собственно, я этого не вижу. Хотя у тебя и нет причин горевать.
Йервен. Конечно, нет. Впрочем, не будем об этом говорить. Профессор Гюллинг не пробовал вчера совратить тебя с пути истины?
Карено. Он давал мне добрые советы. Несколько доб-рых советов — как он выражается.
Йервен. Да, я знаю добрые советы профессора Гюллинга. Если он является с этим, то только затем, чтобы поколебать в другом какое-нибудь благое намерение. Это ведь ясно.
Карено. Слышишь, Элина? Йервен тоже так думает.
Йервен (возбужденно). Подумать только, что этого субъекта произвели в гении. Он копается во всевозможных полезных книжках и говорит: «Смотрите, вот это замечательно. 3десь можно поучиться уму-разуму». И когда кончает с одной книгой, говорить: «Дайте мне следующую, из которой я мог бы набраться еще немного ума». И читает следующую. Hет, гений — это не прилежание. Гений — это искра, это — Бог!
Говинд (сияя). Слышите, как он говорит! Искра, Бог!
Бондесен. Ты несправедлив к профессору Гюллингу. У него и за границей большое имя.
Йервен. Да, конечно. Т. - е. большого имени у него нет. (Смотрит на Бондесена.) Да ни черта ты в этом не пони-маешь.
Элина (качает головой). Опять ругается!
Бондесен. Я не согласен с ним в его взглядах, — разумеется, на политику, но мне часто приходится упоминать о нем в газете. Например, когда он женился вторично, я тотчас же сообщил о месте и времени его бракосочета-ния. И что же? Когда новобрачные выходили из магистрата, их и приветствовала довольно большая толпа народу. О, профессор Гюллинг, конечно, заслужил это.
Йервен (смотрит на Карено, улыбаясь). Он говорить вполне серьезно. Я в этом уверен.
Элина (к Бондесену). Это было очень любезно с вашей сто-роны. Его, действительно, все ждали и приветствовали?
Бондесен. Да. Профессора Гюллинга все знают.
Йервен. Ты прав, Бондесен. Если б о нем своевременно не заговорили газеты, он остался бы в неизвестности. Но явились услужливые люди, явился ты, вы писали о нем заметки, упоминали о нем, раздували, рекламировали его, пустили в ход, — и вот он гений!
Бондесен. Я нахожу, что всеобщее уважение, которым пользуется профессор Гюллинг, могло бы заставить тебя отнестись скептически к твоему собственному мнению.
Йервен. Напротив. Это и внушает мне недоверие к его мнениям.
Карено (утвердительно кивает головой).
Бондесен. Странно.
Элина. Да, странно.
Йервен. До тех пор, пока талантливый человек высоко держит голову и не сгибает спины, его либо замалчивают, либо нападают на него. Разумеется, если он что-нибудь собой представляет. Но как только он начинает сдаваться, опускает голову и признает себя побежденным, тотчас же отношение общества меняется; печать становится доброжелательной, сочувственной, все благородно стараются защитить его, в нем находят заслуги. Так создается всеобщее уважение.
Говинд (увлеченная). Как он пpeкpaснo говорит! (Идет к письменному столу и становится возле Kаpeно.)
Бондесен. Смешно, что я должен здесь защищать человека, который даже не принадлежит к моей партии.
Элина. Это очень благородно с вашей стороны.
Йервен. Сделай милость, возьми другого старого профес-сора. Если только такой найдется в правом лагере.
Бондесен (к Элине). Он уверен, что это остроумно.
Йервен. Возьми их всех, если хочешь. Все профессора — самые допотопные люди. Стоит им заметить, что кто-нибудь из молодых стремится к чему-то другому и что он одарен благородным упрямством настолько, что может добиться своего, — они тут как тут. Сначала идут добрые советы, потом — игнорирование, потом — противодействие, и наконец применяется сила. Берегись, Карено; ты рассердил одного из почтенных холопов.
Карено. Я очень те6е благодарен, Йервен. Ты как будто подслушал мои собственные мысли. (Подает ему руку.) Давно я не имел такой поддержки.
Элина. Йервен не знает наших обстоятельств.
Карено (улыбается, тронутый). Я откровенно признаюсь, что в настоящее время наши дела очень плохи. Мы так бедны, что скоро у нас не будет спасения. Мы ждем судебного пристава. Завтра или послезавтра нас опишут, если только я не найду какого-нибудь исхода. Но у меня есть надежда, и во всяком случае я не пойду ни на какие сделки.
Бондесен. Это зависит от того, не надо ли с чем-нибудь считаться. Нет ли каких-нибудь обязанностей.
Элина (кивает головой). Разумеется.
Говинд. А я согласна с господином Карено.
Бондесен. С этим вашим благородным упрямством больше теряют, чем выигрывают.
Карено (не слушая его, к Йервену). Ты вполне выразил мои собственные чувства. (Оборачивается.) Я только хочу сказать, Элина, что, если профессор Гюллинг опять придет, я его не приму.
Бондесен. Лучше не делать этого. Не так уж плохо иметь поддержку в лице профессора Гюллинга. (Улыбаясь.) Но вы, философы, все одинаковы. Если вам что-нибудь придет в голову, вы уже ни с чем не считаетесь. Мы, простые смертные, мы должны сообразоваться с обстоятельствами; если же не везет, то, откровенно говоря, мы должны при-бегнуть к чужой помощи, к помощи сильных мира сего. Это неизбежно.
Йервен (нагибается, прислушиваясь). Это ты, Эндрэ Бондесен, говоришь: «помощь сильных мира сего»?
Бондесен. Ах, не придирайся! Можно же сказать, что думаешь. Конечно, очень эффектно быть свободомыслящим и скептиком, и прочее; но в конце концов этого мало. Это не дает удовлетворения. Я знаю по опыту.
Элина. Не правда ли? Я то же самое много раз говорила Ивару, но он не обращает на это внимание. Вероятно, он и в Бога не верит.
Карено (прислушиваясь). Мне показалось… Мне показалось, что стукнула калитка.
Говинд. Мне тоже послышалось.
Карено (беспокойно). Кто же это может быть — так поздно?
Элина (к Бондесену). Как верно все, чтО вы сказали. Я рада, что: мы одного мнения. Это так, я чувствую.
Ингеборг (входить из кухни). Какой-то человек просит барыню.
Элина. Меня? Человек? Ах, да, я знаю. Но почему так поздно? (Уходить за Ингеборг.)
Говинд. Говори еще, говори еще, Карстен. Ты так прекpacнo говоришь. О, ты непоколебим! Ты говоришь: Рррр!
Элина (входить). Я должна его позвать сюда. Но ты, Ивар, не должен его видеть. Ты должен уйти.
Карено. Я должен уйти?
Элина. На минуту в спальню. Прошу! (Хочет выпроводить.)
Карено. ЧтС за странный каприз!
Элина (нетерпеливо). Боже мой, иди же, слышишь? На минутку.
Карено. В спальню? Там темно и никого нет. (Сопроти-вляясь, уходить.)
Элина (запирает за ним дверь на ключ. Быстро объясняя). Дело в том, что Ивару на днях исполняется двадцать девять лет.
Остальные. А!..
Элина. И вот принесли подарок. Я кое-что придумала. Но Бог весть, подойдет ли это?
Йервен. Кисет для табаку, конечно?
Элина. Нет. (Насмешливо.) Кисет для табаку — Ивару! Нет; я знаю, ему нужно что-нибудь необыкновенное. Пришел человек, который должен здесь кое-что посмотреть. Там наверху крючок. Видите? (Показывает на заднюю дверь.) Он остался с того времени, как здесь жил поэт Иргенс.
Говинд. Да, я вижу.
Элина. Мне хочется сделать Ивару сюрприз и повесить там что-нибудь. Я придумала — птицу. Вероятно, крючок для этого и был вбит раньше.
Йервен. Птицу? То есть, чучело птицы?
Элина. Да, чучело птицы. Разве это глупо? (Короткое молчание.)
Бондесен. Я нахожу, что это великолепная мысль.
Элина (недоверчиво). Вы находите?
Бондесен. Да, я это нахожу.
Элина (искренно). Милые! Вы не должны смеяться надо мной. Я так хотела сделать ему сюрприз, но ничего не могла придумать. Собственно говоря, птица — не подарок. (Уныло смотрит.)
Бондесен. Но это, действительно, превосходная мысль.
Говинд. Я тоже нахожу, что это очень мило.
Элина (подавленно). Нет, вы этого совсем не находите. (Отпирает дверь в кухню и зовет тем же тоном.) Войдите, пожалуйста.
