Станислав Виткевич - Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы
С к у р в и. О, нет! — Теперь уж ты не властна! (Сбрасывает пурпурную тогу.) Теперь я лопнул бы от ярости.
Бежит к решетке и лихорадочно тычет ключом в замок.
С а е т а н. И вот такими-то делишками, такими-то проблемками занята эта банда — eine ganz konzeptionslose Bande[89] — пока мы тут как падлы загибаемся без работы. Технические исполнители несуществующих идей — вот оно что! А мне вот даже баб, и тех неохота — все затмевает чистая страсть фабриковать, производить что угодно.
П о д м а с т е р ь я (хором). И нам тоже! И нам!
I П о д м а с т е р ь е. Проблему механизации пока что оставим в стороне: машина — это слишком банально, все известно наперед — доконали-таки ее футуристы — бррррр... дрожь берет при одном звуке слова «бульдозер»!
I I П о д м а с т е р ь е. Машина — это просто продолжение руки — случилась, понимаешь, эдакая акромегалия — что ж, будем резать по живому. Кстати, в рамках нашей концепции торможения культуры часть машин будет уничтожена. Изобретателей ждет кара — смерть под пытками.
С а е т а н (внезапно озарен новой идеей). Я просто озарен изнутри новой идеей! Эй, ребята: давайте-ка выломаем эти жалкие детские балясинки и как тысяча чертей накинемся на работу. Эй, ухнем! Уж мы им устроим кустарно-обувной демпинг! Либо мы ща — либо нам ша! Э-эх! И-эх!
I П о д м а с т е р ь е. А что дальше?
С а е т а н. Хоть пять минут, а поживем за десятерых, прежде чем нас закуют и изувечат. Однова живем — не думай ни о чем. Даешь насилие рабочих над работой — ох! И-эээ-хх!!
П о д м а с т е р ь я. А чего, давай! Либо — либо! Стурба ваша сука! Пущай! Нам-то чё? Хе-хе!
И тому подобные восклицания. Бросаются все трое, как голодные звери, и, «в один миг» раздолбав балясинки и дорвавшись до табуреток, инструментов, башмаков и рулонов кожи, в лихорадочном исступлении принимаются за работу. Тем временем Скурви накидывает свою пурпурную тогу на тюремную робу Княгини — ту самую, в которой она выглядит исключительно аппетитно; они вдвоем на кафедре, он сжимает ее в объятьях. Любезничают.
С к у р в и (нежно). Ты мой малютка прокурорчик, я ж тебя насмерть залобзаю.
К н я г и н я (на фоне сопения Сапожников). Судя по твоей шуточке, в эротике ты довольно мерзок. Молчи хотя бы — я люблю, когда все происходит безмолвно — зловещая церемония унижения самца в абсолютной тишине: тогда я вслушиваюсь в вечность.
С а е т а н (кряхтя). Так — давай дратву — бей — так ее разэдак...
I П о д м а с т е р ь е (пыхтя). Вот — скорее — эх, гвозди́ её — кожицы дай-кась...
I I П о д м а с т е р ь е (посапывая). Клепать её — колотить — вот эдак-то — тачать её — лупить — дуплить — едрить...
Что-то безумное есть в их движениях.
С к у р в и (подчеркнуто). Посмотри-ка, дорогая, что-то слишком уж остервенело они взялись за работу. В этом есть нечто дьявольское. Я подчеркиваю, я акцентирую. Это что же — начало новой эры или как — черт побери?
К н я г и н я. Тише — смотри — какая жуть! И я только что была среди них. Ты меня освободил, любимый!
С а е т а н (оборачиваясь к ним иронически). Слишком остервенело работают? Обезьянская рожа! Тебе такого ни в жисть не понять. Это ж работа!
В диком вдохновении лупит молотом; Подмастерья вырывают друг у друга инструменты. Всё у них валится из рук. Они глухо и блаженно стонут.
Ох ты, труд, ты наш труд! Хрен тебе за нас дадут! Долой все это! Прочь идиотские пророческие вирши! Я — реалист. А ну-кась, дай гвоздо́к. О гвоздь, удивительный гость сапога — кто твою необычность оценит? О, странный мир труда! Есть ли высшая мера необычайности?! Принимая во внимание всю гнусную обыденность последнего — то бишь труда. Колоти! Молоти! Рука-то легка — да кишка тонка — режь, бей, шевелись — уж потом хвались — а посадят на́ кол — так и это жизнь. Привязались эти собачьи вещие рифмы, пес бы их драл!
I I П о д м а с т е р ь е. Тут подбей — там поддай — дратва, хратва — братцы, рай! Вот он — готов сапог! О, сапог — да ты ж мой бог! Весь мир осапожним! Всю вселенную засапожним и усапожним — загваздрать её тудыть — уж все едино. Тюрьма не тюрьма — перед работой никому не устоять. Труд — величайшее чудо, метафизическое единение множества миров — труд это абсолют! Уработаемся насмерть ради вечной жизни — а вдруг? Как знать, что там, в нашей работе, на самом дне!
I П о д м а с т е р ь е. Все во мне ходуном ходит, как в какой-нибудь паровой турбине мощностью в мильон конских и лошадиных сил. Не нужно ничего — ни баб, ни пива, ни кина, ни радива, ни всяких там этих мозгоедов и мозгокрадов! Труд сам по себе — высшая цель: Arbeit an und für sich[90]! Хватай, лупи — тащи, коли! Сапог, сапог! — рождается, возникает из неведомого сапожиного прабытия, из вечной чистой идеи сапога, витающей над реальной пустотой, порожней, как сто миллионов амбаров. Куй, куй — кованным сапогам износу нет — вот истина, причем абсолютная. Истин на свете ровно столько, сколько сапог, а одних только определений сапога столько же, сколько единиц в числе «алеф один»! Господи — вот так бы до конца дней наших! И девок никаких не надо — Arbeit an sich! — к Аллаху их! Век бы пива не лакать — неча мо́зги полоскать. Счастье прёт из потрохов — все свободны от грехов. Работа адова — кипи: весь мир обуем в сапоги. Пусть неказист он, мой стишок — сапог рождается, сапог!!
С к у р в и. Вишь ты! — раз, два — и сколотили новую метафизику. Иринка, это опасная бомба — снаряд нового типа, летящий из потустороннего небытия. И я, Иринка, я впервые в жизни испугался. Может, и вправду «грядёт» — в кавычках — новая эпоха: «о, гряди же, юный век», — как писали старые поэты. (Глупеет на глазах.)
К н я г и н я. Я наслаждаюсь их иллюзорной радостью от великой му́ки — их муки, а не моей — их беспримерным тупоумием — наслаждаюсь, как лесной медведь пчелиным медом. Мы с тобой два преступных по сути мозга, соединенные половым спазмом без посредства иных органов...
С к у р в и. Но ведь так не будет, не только так будет? А? — не будет? Всё будет? Скажи «да», скажи «да», или я умру!
К н я г и н я. Быть может, сегодня ты познаешь все мое ничтожество, быть может...
Сапожники урчат и сопят, работая без передышки.
С к у р в и. Смотри — они работают все лихорадочней. Наконец-то сбывается нечто действительно жуткое, чего не мог предвидеть ни один экономист в мире. Милая, сегодня я умру, мне уже ничего не нужно кроме тебя.
К н я г и н я. Все это только слова — именно сегодня ты начнешь по-настоящему жить. Но кому какое дело до этого? Все так ничтожно. Ах — вот бы заполнить мир собой, а там — хоть бы и сдохнуть под забором — вырыв нору.
С к у р в и. Опять чисто художественные проблемы — долой всю эту паршивую жажду формы и содержания. Смотри: дикий, а вернее — одичавший труд, чистый, первобытный инстинкт, такой же, как инстинкт, повелевающий жрать и размножаться. Бежим отсюда — я вот-вот с ума сойду.
К н я г и н я. Посмотри мне в глаза.
С к у р в и (как ребенку). Но, дорогая, необходимо остановить этот натиск труда, любой ценой — это и в самом деле переходит всякие границы; если психоз распространится, они развалят мир, снесут все искусственные преграды и вытащат бедное, выродившееся человечество из-под гниющей падали разъеденных раком идей — на потеху обезьянам, свиньям, лемурам и змеям — еще не деградировавшим видам наших пращуров.
К н я г и н я. И что ты плетешь — черт тебя дери?
С к у р в и. Ох, человечество — до чего ж оно бедное-разнесчастное! Мы сумели над ним возвыситься, на миг осознав и свое личное ничтожество, и всю бесценность наших чувств. В эту неповторимую, безвозвратно уходящую минуту ты, каналья, должна составить со мной неразрывное целое!!
Целует Княгиню и свистит, сунув два пальца в рот. Влетают м о л о д ч и к и Гнэмбона Пучиморды — те же, что в первом действии, под предводительством сына Саетана.
Взять их! Раскидать по принудленивням! Не давать ничего делать! — ни-ни — это самая страшная, непредвиденная угроза для человечества. Arbeit an sich! — нам не надо их. И никаких инструментов! — ясно? — пускай хоть вдрызг извоются.
Солдатня набрасывается на Сапожников. Происходит жуткая свалка, после которой приспешники Пучиморды, заразившись бациллами труда, тоже принимаются за работу — просто-напросто «осапожниваются». Саетан заключает сына в объятья, они начинают работать вместе.
С к у р в и. Видишь, проказница, — все ужасно. Они осапожнились. Моя гвардия перестала существовать. Того и гляди, это перекинется на город, и уж тогда капут.
К н я г и н я. Ты совершенно забыл обо мне...
С к у р в и. Тут и сам Гнэмбон Пучиморда не поможет — его солдаты словно втянуты в шестеренки какой-то адской машины... Да он и сам уработается насмерть, подписывая бесконечные кипы bumag...
