Станислав Виткевич - Каракатица, или Гирканическое мировоззрение
Обзор книги Станислав Виткевич - Каракатица, или Гирканическое мировоззрение
Станислав Игнацы Виткевич
Каракатица, или Гирканическое мировоззрение
Пьеса в одном действии
Не сдаваться – даже самому себе.
Посвящается Зофъе Желенской[1]
Павел Бездека – выглядит моложе своих 46 лет (возраст выясняется по ходу действия). Блондин. В глубоком трауре.
Статуя Алисы д'Ор – 23 года. Блондинка. Одета в плотно облегающее платье из чего-то вроде крокодиловой кожи.
Король Гиркании – Гиркан IV. Высокий, худощавый. Бородка клинышком, длинные усы. Густые брови, довольно длинные волосы. Пурпурная мантия, шлем с красным султаном. В руках меч. Под мантией шитое золотом одеяние (что под ним, станет ясно позже).
Элла – 18 лет. Шатенка. Хороша собой.
Двое пожилых господ – в длинных сюртуках и цилиндрах. Возможно, одеты по моде тридцатых годов. Две матроны – во всем лиловом.
Одна из них – мать Эллы.
Тетрикон – лакей. Серая ливрея с крупными серебряными пуговицами, серый цилиндр.
Юлий II – папа римский XV века. Одет как на портрете кисти Тициана.
Сцена представляет собой комнату с черными стенами, покрытыми ажурным узором «vert émeraude».[2] Справа перед сценой окно, задернутое красной шторой. В моменты, обозначенные (X), за шторой загорается красный свет, в моменты, обозначенные (+), свет гаснет. В левой части сцены строгий, без украшений, прямоугольный постамент черного цвета. На постаменте, подперев голову руками, лежит на животе Алиса д'О р. Павел Бездека, схватившись за голову, ходит из угла в угол. Слева от постамента кресло. Ближе к середине сцены – другое. Справа и слева двери.
Бездека. О боже, боже, тщетно взываю я к имени твоему – ведь, собственно говоря, я в тебя не верю. Но должен же я хоть к кому-то воззвать. Жизнь растрачена впустую. Две жены, каторжная работа неизвестно ради чего, в конечном счете философия моя так и не признана официально, а остатки картин уничтожены вчера по приказу начальника Синдиката Рукотворных Пакостей. Я совершенно одинок.
Статуя (оставаясь неподвижной). Но у тебя есть я.
Бездека. Что с того, что у меня есть ты. Я предпочел бы, чтоб тебя вовсе не было. Ты только напоминаешь мне о том, что нечто вообще существует. А сама ты – лишь убогий суррогат чего-то более существенного.
Статуя. Я напоминаю тебе о твоем пути, ведущем в пустыню. Все гадалки предсказывали, что на старости лет ты посвятишь себя Тайному Знанию.
Бездека (презрительно отмахивается). Э! Я впал уже в абсолютную манерность, предъявляя бедному человечеству бесконечные претензии, но так ни от чего и не нашел лекарства. Я как бесплодное, никому не нужное угрызение совести – на нем не распустится и самый скромный бутон надежды на лучшее.
Статуя. Как ты далек от истинного трагизма!
Бездека. Все потому, что мне недоступны сильные страсти. Жизнь, растраченная впустую, безвозвратно уходит в серую даль прошлого. Что может быть ужасней, чем серое прошлое, в котором ты вынужден вечно копаться?
Статуя. Подумай, скольких женщин ты мог бы еще полюбить, сколько встретить новых рассветов, сколько раз ты мог бы коснуться полуденных тайн, сколько, наконец, вечеров мог бы ты провести за странной беседой с женщинами, очарованными твоим падением.
Бездека. Не говори мне об этом. Не вторгайся в сокровенную область странного. Все потеряно – все навсегда отнято у меня безумной, беспросветной скукой.
Статуя (с жалостью). Как ты банален…
Бездека. Покажи мне того, кто не банален, и я принесу себя в жертву на его алтаре.
Статуя. Я.
Бездека. Ты женщина, точнее – ты воплощение всей женской немощи. Всех неисполнимых обещаний жизни как таковой.
Статуя. Радуйся, что ты вообще существуешь. Подумай – даже приговоренные к пожизненному заключению рады дарованной им жизни.
Бездека. Какое отношение это может иметь ко мне! Я что, должен радоваться, что не сижу в эту минуту на колу где-нибудь на одиноком бугре посреди степей, или что я не чистильщик сточных канав? Или ты не знаешь, кто я?
Статуя. Я знаю только то, что ты смешон. Ты не был бы смешон, если бы мог полюбить меня. Тогда бы ты понял, в чем твоя миссия на этой планете, именно на этой, ты был бы единственным, самим собой, несравненным – именно собой, а не кем-то другим…
Бездека (с беспокойством). Значит, ты признаешь абсолютную, повторяю – абсолютную иерархию Единичных Сущностей?
Статуя (смеется). И да, и нет – когда как.
Бездека. Заклинаю – скажи, какие у тебя критерии?
Статуя. Вот ты сам себя и выдал. Не философ ты и не артист.
Бездека. А, так ты в этом все-таки сомневалась. Да, я не философ и не артист.
Статуя (смеется). Неужели ты всего лишь честолюбивое ничтожество? А ведь для них, несмотря ни на что, ты нечто– гений новых метафизических потрясений.
Бездека. Я притворяюсь – притворяюсь от скуки. Зная, что даже в этом нет красоты – нет красоты в моем притворстве.
Статуя. Однако есть в тебе что-то, чего не было ни в одном из моих прежних любовников. Но без любви ко мне – ни шагу дальше.
Бездека. Не говори мне больше про этих своих вечных любовников. До чего же ты любишь ими хвастаться. Знаю – ты имеешь влияние на ход практической жизни, с твоей помощью я мог бы стать черт-те кем. То есть действительно кем-то, а не только для себя самого.
Статуя. Не надо выдумывать, величие – вещь относительная.
Бездека. А теперь я тебе скажу: ты банальна, хуже того – Ты умна, еще того хуже – ты, в сущности, добра.
Статуя (смущенно). Ошибаешься… Вовсе я не добра… (Резко изменив тон.) Просто я тебя люблю! (Простирает к нему руки.)
Бездека (вглядываясь в нее). Что? (Пауза.) Это правда, и потому абсолютно меня не интересует. Для меня померк свет единственной Тайны… (X)
Стук справа; статуя принимает прежнюю позу.
…непостижимость которой…
Статуя (раздраженно). Тихо, папа римский идет.
Бездека (изменив тон). Умоляю, представь меня папе… Это единственный призрак, с которым я еще хотел бы поговорить…
Входит папа римский.
Юлий II. Привет тебе, дочь моя, и ты, неизвестный сын мой…
Павел опускается на колени, папа протягивает ему туфлю для поцелуя.
Только не будем говорить о Небе. Алигьери был абсолютно прав. Это знает каждый ребенок, и все-таки я должен повторить: неземное блаженство недоступно человеческому воображению. И потому наш сын Данте так талантливо изобразил преисподнюю. Я бы даже сказал, что иллюстрации Доре довольно хорошо выражают несоизмеримость человеческих понятий и фантазии с такого рода, так сказать…
Статуя. Скукой…
Юлий II. Тихо, доченька. Ты сама не знаешь, что говоришь. (С нажимом.) С такого рода счастьем. (Шутливо.) Итак, сын мой, встань и скажи, кто ты…
Статуя. Ваше святейшество, это великий артист и философ Павел Бездека.
Юлий II (в ужасе воздевая руки). Так это ты?! Ты, жалкий маловер, осмелившийся посягнуть на плоды Высшей Тайны?
Бездека (встав, с гордостью). Я.
Юлий II (кротко, сложив руки на животе). Я не имею в виду тебя как художника. Тут ты велик. О, я был строгим меценатом. (+) Теперь уж нет, о нет! Я научился ценить в искусстве извращение. Они этого не понимают, а между тем сами живут только этим. Я говорю о людях вашего времени. (В негодовании.) Какой ужас – они сожгли все твои картины. Сын мой, в Небе тебя ждет вечное блаженство.
Статуя. В небе? Ха-ха-ха.
Юлий II (добродушно). Не смейся, дочь моя. Небо тоже имеет свои преимущества. Там никто не страдает, а это что-нибудь да значит.
Бездека. Святой отец, я философ, но остаюсь при этом добрым католиком. Эта ложь для меня больше невыносима.
Юлий II. Да – ты католик, мастер Павел, но ты не христианин. Тут большая, очень большая разница. И какая же это ложь для тебя невыносима, сын мой?
Бездека. Да та, что я как художник все время притворяюсь, то есть до сих пор притворялся. Все мое искусство – ложь, программная ложь.
Юлий II. Я уж не говорю о том, что об Истине нет и речи с той самой минуты, как мы пускаемся в рассуждения о Красоте вообще. Но в том-то и самое страшное, что Истина есть только в искусстве – твоем и тебе подобных. Ты придумал себе последнее утешение, но мне придется отнять его у тебя. (Торжественно.) Твое искусство – единственная на земле Истина. До сих пор я не был знаком с тобой лично, но хорошо знаю твои картины по превосходным небесным репродукциям. (Угрюмо.) Это единственная Истина.
Статуя. А догматы веры?
Юлий II (поспешно). Это тоже Истина, но в другом измерении. Вера – Истина для нашего убогого земного разума. Но лишь там (указывает пальцем в потолок) тайна ее воссияет во всей полноте перед пораженным взором освобожденных.
