Александр Володин - С любимыми не расставайтесь! (сборник)
Это пришел Мережковский, нервный человек лет двадцати семи, который постоянно перед кем-нибудь преклонялся и кого-нибудь ненавидел. Так, он преклонялся перед Чесноковым, видел в его деятельности особую идею и выдержал по этому поводу немало боев со скептиками и маловерами.
– Как дела? – спросил он, не интересуясь ответом. – Слушайте, что там опять затеяли эти подонки?
– Какие подонки?
– Вы что, не знаете? Пустили по городу слух, что вы испугались и не стали удалять зуб. Хотя это естественно. Я, наоборот, удивляюсь, как они еще долго молчали, как они еще могли столько времени терпеть, что в нашем городе появилось что-то незаурядное. Но знайте, если вы пойдете на какие-нибудь компромиссы, – Мережковский посмотрел на него воспаленно и пальцем перечеркнул его крест-накрест… – Так, завтра утром к вам придет человек с зубом. Мы придем с ним, пускай будут объективные свидетели. И все – с кривотолками надо кончать…
На другое утро Мережковский вел под руку по улице человека в свитере, похожего на артиста Никулина. Гражданственно поглядывая на встречных, он время от времени останавливал знакомых, чтобы рассказать, куда, с какой целью он идет. Он остановил двух рослых десятиклассников и сказал им:
– Привет, направляемся к Чеснокову. Какие-то гады пустили о нем сплетню, надо давать бой. Очень сложный случай, – кивнул он на Никулина. – Пойдемте с нами, надо, чтобы были свидетели.
– В школу опоздаем, – заколебались десятиклассники.
– Успеете.
По пути Мережковский остановил и повел за собой старика, который прогуливался без дела.
В поликлинику они вошли в довольно людном обществе и проследовали к зубоврачебному кабинету.
В двери кабинета показался Чесноков, он надевал халат.
Мережковский выдвинул Никулина вперед.
– Вот человек, о котором я вам говорил…
– Пройдите, – сказал Чесноков. – Только закройте, пожалуйста, дверь.
– Ничего, ничего, – успокоил его Мережковский и прикрыл дверь слегка, так, чтобы было видно всем.
– Садитесь, – сказал больному Чесноков.
У него был усталый вид, и двигался он замедленно, скучно, как человек, делающий что-то надоевшее в сотый или тысячный раз.
– Ну что же, этот зуб вам не нужен, сейчас мы его…
К двери кабинета подходили медсестры и больные, спрашивали:
– Что случилось?
– Чесноков, – оборачиваясь, объяснял Мережковский. – Очень трудный случай. Тихо.
Из кабинета послышался стон.
– В чем дело?! – раздраженно спросил Чесноков.
– …ойно! – простонал Никулин, очевидно, с открытым ртом.
– Не может быть, вам не больно!
– А! – крикнул Никулин.
– Черт возьми, не можете минутку потерпеть?..
– А! – еще громче вскричал больной.
– Все же, все! – разозлился Чесноков.
В коридоре было тихо.
Через некоторое время Никулин вышел. Его пропустили, затем в растерянности все пошли за ним по коридору.
– Ну что? В общем, порядок? – бодро спросил Мережковский, надеясь выправить положение.
Никулин взглянул на него печально и не ответил.
– Чудес не бывает, – сказал старик.
Чесноков, опершись на руку лбом, сделал запись в тетрадь. Потом он снял халат и повесил на гвоздик, хотя рабочий день только начался. И запер шкаф на ключ.
Вернувшись домой, он лег на диван и закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Кто-то постучал в дверь – он лежал тихо, словно спит или умер, чтобы поняли, что комната пуста.
Пробили стенные часы. Еще раз постучали в дверь.
Эта пришла Вера, врач той же поликлиники, – жизнерадостная хорошенькая девушка в очках, которые ей очень к лицу.
– Абсолютно нормальная, – встряхнула она градусник. – Я просто не имею права выписывать вам бюллетень! Вставайте и марш на работу.
– Я не могу, – сказал Чесноков, – я болен.
– Нельзя быть таким впечатлительным. Больные вас обожают, начальство вас опекает, что вам еще нужно? – Говорила она весело, лучась улыбкой, которая ей очень шла. – Вы должны ходить вот так! Вам завидуют! Черт подери, этим надо гордиться. Если бы вам все время было легко, то грош вам цена. Это хорошо, что у вас трудности. Только не гневите судьбу. Вы вот можете себе позволить – лег и не пойду на работу. И знаете, что вам за это ничего не будет. А если бы я это себе позволила? – Она помолчала, глядя на него серьезно, подозрительно. – Смотрите, а то я буду думать, что я в вас ошиблась.
Когда она ушла, Чесноков снова натянул на себя одеяло и закрыл глаза.
Но вскоре в дверь опять постучали.
Не дожидаясь ответа, вошел Мережковский с Никулиным, щека которого была обвязана сложенным платком.
– Поняли, что творят?! – воскликнул Мережковский, усаживая пострадавшего. – Воспользовались случаем и устроили свистопляску. У него как на грех разболелась десна, решил снова сходить в поликлинику. Я ему говорю: не ходи, не ходи. Но он пошел, и вот результат: попал к Ласточкиной, она обрадовалась и вызвала специалиста из области. Якобы для консультации, а, в сущности, это на вас донос. Поняли, что творят?..
– Понял, – равнодушно сказал Чесноков.
– Но мы решили так: он будет говорить, что операция прошла благополучно, все в порядке и никаких претензий у него нет. Так?
Никулин кивнул.
– Но вы, Сергей Петрович, должны лично покончить с этим его осложнением. Так что в вашем распоряжении минимум времени. Вставайте.
– Я не могу, – сказал Чесноков. – Я болен.
Мережковский пристально вгляделся ему в глава. Какая-то догадка вдруг пришла ему в голову, и он подмигнул.
– В чем дело? – спросил Чесноков.
Мережковский подмигнул еще раз.
– Это ход?
– Какой ход? Оставьте меня в покое, я болен.
Не решаясь еще поверить новой мысли, Мережковский проговорил:
– Что же тогда?.. Значит, вы капитулировали? Решили жить послушно? Значит, они вас все-таки скрутили? Значит, получается, что победа за ними?..
– Я ни с кем не воюю, – сказал Чесноков. – Я воюю только с собой.
Мережковский смотрел на него и улыбался. Смотрел таким же взглядом, как тогда, когда предупреждал, что в случае чего перечеркнет Чеснокова навсегда.
– Да, с вами я бы не пошел в разведку, – сказал он.
– Я бы с вами тоже не пошел, – ответил Чесноков.
Мережковский вздохнул, поднялся и, забыв о своем спутнике, вышел. Тот тоже встал, глядя на Чеснокова.
Чесноков смотрел на больного, бессильно страдая. У него даже лицо сделалось похожим. Он закрыл глаза и отвернулся к стене.
Через несколько дней я узнал о том, что произошло. Я застал Чеснокова на том же диване. Мне показалось, что он обрадовался моему приходу.
– Посидите, – сказал он.
Я сел за стол, вынул из портфеля тетради и стал проверять.
Чесноков приподнялся на диване и заговорил:
– Забавная ситуация! Одни требуют, чтобы я делал чудеса, на меньшее не согласны. А другие все на чем-то стараются подловить и ставят капканы.
– Вы преувеличиваете, – сказал я.
Он посмотрел на меня злобно, словно во всем был виноват я.
– Достаточно того, что у меня пропало хорошее настроение. Мне нужно, чтобы у меня было хорошее настроение, иначе у меня вообще ничего не получится. Что делать, я такой, сам я себе надоел. Так переделайте меня, вставьте в меня все другое, я буду вам благодарен по гроб жизни!..
Но тут я на него закричал:
– Вы можете делать то, что не умеет никто на белом свете, вам этого мало?..
– Я могу делать либо то, чего никто не умеет, либо я не могу работать никак вообще. Я не могу иначе!
Тем временем в поликлинике председатель комиссии, которая приезжала к Чеснокову, осматривал Никулина. Ласточкина стояла рядом.
– Что такое? – удивился председатель. – У вас было два больных зуба?
Никулин показал один палец.
– Что же тогда он удалял? – спросил председатель, оборачиваясь к Ласточкиной. – Он удалил шестой верхний, а надо было седьмой верхний.
Ласточкина кивнула головой.
– А что он записал? – спросил председатель.
Ласточкина уже держала наготове карточку больного.
– Пятый нижний? – прочитал председатель. – Черт знает что!
Ласточкина улыбнулась.
Сдергивая с себя халат и багровея на ходу, председатель комиссии вышел из кабинета.
Ласточкина, сдержанно торжествуя, обратилась к больному:
– Ну, что же у вас там такое?..
Выходя от Чеснокова, на крыльце я встретил людей, судя по всему, приезжих. Полковник, крупный человек с простоватым лицом, красивая женщина, видимо, жена его, и чем-то недовольный парень лет пятнадцати. В силу семейной дисциплины всю поклажу нес он один. Это была семья Чеснокова. Затем я заметил девушку, которая немного от них отстала и вообще, казалось, была не уверена, удобно ли ей зайти вместе со всеми в дом. Молоденькая, моложе Маши, она была ни красива, ни дурна собой, она была как бы выше этого, чем-то иным приковывала к себе взгляд.
Отец постучал в дверь. Так как ответа не было, я сказал им:
