Эйдзиро Хисаита - Крах
Харуко. А чтобы построить этот санаторий, сколько примерно потребуется денег?
Тоёдзи. Здание обойдется в пятьдесят тысяч, ну, и на оборудование – столько же… В здешних краях слишком большой санаторий не требуется.
Харуко. Лучше скромней, да уютней. Большое помещение всегда выглядит казенно и скучно.
Тоёдзи. Если начать строительство осенью, к весне уже можно будет принимать пациентов.
Харуко. Поставить в сосновом бору небольшие белые домики и соединить их галереями… Просто прелесть… Я, в домашних туфельках, обхожу комнату за комнатой. Я с этим отлично справлюсь, хозяйничать в пансионате – это как раз то, что мне по душе… Неловко так говорить, но твоей бывшей жене это вряд ли бы удалось…
Тэруко (входя с коробкой печенья). Я проголодалась.
Неожиданно слышен стук в дверь. Сквозь стекло в лунном свете виден силуэт человека.
Тоёдзи (подходит к двери, открывает). Как, это ты?
Кавасаки с бутылкой пива уныло входит и тяжело опускается прямо на пол.
(Смеется.) У тебя дьявольски серьезный вид… Видно, ты тоже заражен мистицизмом… О… Смотри-ка, он плачет Что случилось?
Кавасаки. Я в тупике…
Тоёдзи. Что это еще за тупик?
Кавасаки. Это не пустые слова. Я в тупике.
Тоёдзи. Вот я и спрашиваю, в каком именно?
Кавасаки. Тоё-сан, мне уже двадцать семь. Мои товарищи по борьбе – моложе. У них головы не забиты всяким хламом, как у меня.
Тоёдзи. «Хламом» – это ты хорошо сказал.
Кавасаки. Сейчас, когда я услышал звуки пианино, я.
Тоёдзи. Пианино? При чем тут пианино?
Кавасаки. Эта музыка просто невыносима. Когда я слышу ее, у меня появляется полное безразличие ко всему Дьявольская флейта, навевающая мелкобуржуазные настроения… Если даже я порву со всеми вами и начну новую жизнь, стоит мне услышать эти звуки, я все равно вспомню прошлое и снова начну сходить с ума… Когда я думаю об этом, то…
Тоёдзи. Ну-ну, встряхнись…
Кавасаки. Я в тупике… Я насквозь прогнил. Я опустошен. Я… (Плачет.)
Тоёдзи. Ну-ну, сын арендатора-бедняка! Куда это годится? На, выпей!
Кавасаки ложится ничком на пол и стонет. Сэцуко массирует ему плечи.
Кавасаки. Я в тупике…
Сэцуко. Сейчас ты так говоришь, а завтра снова будешь твердить свое… Тэруко, дай воды, пожалуйста.
Звонит телефон. Все переглядываются. Сэцуко выходит. Из-за сцены доносится ее голос: «Алло. Слушаю… Да. Так… Так… Ч-что? Папа?… Так, так.» Возвращается бледная Сэцуко.
Тоёдзи. Откуда звонили?
Тэруко. Что случилось, сестрица? Говори же!
Сэцуко (через силу). С курорта…
Тоёдзи. С курорта? С отцом удар?
Сэцуко кивает, с трудом сдерживая рыдания.
О-Маки (входит, на секунду онемела при виде беспорядка). Что вы здесь делаете?!.. О, и Тэру-тян здесь? (Устремив негодующий взгляд на пьяного Кавасаки.) Кажется, звонил телефон? Кто-нибудь подходил? Не от папы ли звонили?
Тэруко. Это… Папа…
Тоедзи. Понимаешь, отец… (Жестом поясняет, что с отцом случился удар.)
Тетушка (входит). Что такое с отцом?
Тоедзи. Он без сознания.
Тетушка. Ч-что? Что ты сказал? Где он сейчас?
Тоедзи. У своей содержанки. На горячих источниках.
Тетушка. Боже мой, что я слышу… Умпэй-сан без сознания!
Какой ужас!
Тоедзи (осененный какой-то мыслью, с усмешкой смотрит на Харуко). Мама, надо поехать к отцу, прямо туда. Сегодня поездов больше не будет, так что на машине.
О-Маки. Который час?
Харуко. Час ночи.
Тетушка. Так поздно? Ужас!
Тоедзи. Вызови такси!
Харуко уходит.
Тетушка. Ты отправишься один?
Сэцуко. Я с тобой!
Тоедзи. Я должен ехать.
Тетушка. Ну правильно, ведь ты врач!
О-Маки (опускается на стул). Мне что-то нехорошо…
Тетушка. Нехорошо? Ох…
Сэцуко. Что с тобой, мама?
Тоедзи (короткий смешок). Ладно. Я один съезжу Надеюсь, все обойдется. Хотя это уже второй удар, да и общее состояние у отца неважное…
Харуко (возвращается). Сказали, что машина сейчас будет… Что с вами, матушка?
Тоедзи. Ничего, ничего… Неприятно встречаться с содержанкой, вот и нехорошо стало… Принеси портфель.
Харуко поднимается на второй этаж.
Наступает неловкое молчание. Слышен шум подъехавшего такси.
(Надевая пиджак.) Возможно, что несколько дней отцу придется там полежать, ему нужен покой. Но ты, мама, не волнуйся и оставайся дома. Надо же мне хоть раз в жизни выполнить сыновний долг.
Харуко приносит портфель. Тоедзи идет к выходу. Остальные его провожают. Слышно, как отъезжает машина.
Тем временем проснувшийся Кавасаки ползком добирается до стола и пьет воду из кувшина. Как только все возвращаются, он снова притворяется спящим.
Тетушка. Может, его разбил паралич? А ведь он еще не так стар…
О-Маки, вдруг что-то вспомнив, поспешно идет направо, но тут же останавливается, сообразив, что все равно уже опоздала. Она в смятении.
Сэцуко. Что случилось, мама?
Харуко. Забыли о чем-то сказать Тоедзи?
Тетушка. Тоедзи? Так ведь он же уехал…
О-Маки (после небольшой паузы обращается не то к Сэцуко, не то к Харуко). Вызовите по телефону гостиницу курорта Наруго, пятнадцать.
Харуко. Сейчас позвоню.
Сэцуко. Зачем, мама?
О-Маки. Очень странно! Чтобы Тоедзи сам предложил ехать…
Сэцуко (вспоминает недавний разговор Тоедзи и Харуко и невольно содрогается). А-а, в самом деле…
Тетушка. Как-никак родной сын… Болтать-то он болтает, но в такую минуту…
Возвращается Харуко.
(Переводит разговор на другое.) Что поделаешь, Умпэй-сану пришлось немало поволноваться. Давеча на нем лица не было.
Харуко. Что же это с ним произошло?
Звонит телефон.
Кажется, телефон. (Встает, но О-Маки ее опережает.)
Сэцуко растерянно смотрит в пространство.
ЗанавесДействие четвертое
Поздняя осень следующего года. Погода ясная. Дом тот же, что и в предыдущем действии, только с противоположной стороны. Справа, впереди – веранда, в глубине – уже знакомая нам большая комната. За верандой – тент от солнца, под тентом – плетеная мебель, стол и несколько стульев. На веранде – упакованные вещи. Печальные лучи вечернего солнца освещают обрывистый берег вдали.
Рабочие-грузчики вносят упакованные вещи, складывают на веранду и уходят. Появляются, беседуя, О-Маки и Кэнскэ.
О-Маки. Вы так быстро все устроили. Спасибо.
Кэнскэ. Не стоит благодарности.
О-Маки. Удалось встретиться?
Кэнскэ. Да, он согласился на вашу цену с большим трудом.
Садятся под тентом.
(Достает из портфеля бумаги.) Вот контракт.
О-Маки (берет контракт, пробегает глазами). Тридцать пять тысяч иен…
Кэнскэ. Он человек ловкий и прижимистый.
О-Маки. Что ж, неплохо… Нелегко вам, наверно, пришлось. Кэнскэ. Клиент даже растерялся – сам толком не знает, что ему делать с этой гостиницей, как нищий, которому вдруг коня подарили… так что, я полагаю, он остался доволен. О-Маки. Он что-нибудь говорил?
Кэнскэ. Да, сказал, что иметь вместо дачи гостиницу на горячих источниках совсем неплохо…
О-Маки. Но ведь он тоже коммерсант…
Кэнскэ. А потом спросил без всяких обиняков, не соглашусь ли я стать управляющим в этой его гостинице, разумеется, на выгодных для меня условиях.
О-Маки (смеется). Надо было согласиться и повести дело так, чтобы он прогорел.
Кэнскэ. И через год отдал этот отель задаром? (Смеется. Меняет тон.) Но вот, госпожа, что касается известных вам акций цементной фирмы, так мне сообщили, что в этом году ликвидировать их невозможно. И посоветовали, пока цена на них низкая, придержать бумаги и посмотреть, как сложится ситуация.
О-Маки. В самом деле?
Кэнскэ. Мне это стало известно от одного моего старого друга, администратора в маклерской конторе. У меня нет оснований ему не верить.
О-Маки. Поступайте по своему усмотрению, я думаю, все будет в порядке… Спешки никакой нет, так что…
Кэнскэ. Ага, понял.
О-Маки. Если со временем сможете получить за них хорошую цену, я вас отблагодарю.
Кэнскэ. Ну что вы, зачем, я не нуждаюсь ни в какой благодарности. Да, госпожа, я недавно в гостинице видел Тоёдзи-сана…
О-Маки. Тоёдзи?!.. Приезжал небось клянчить деньги?
Кэнскэ. И деньги тоже, но, кроме того, он задал мне трудную задачу.
О-Маки. Это еще какую?
Кэнскэ. «Ты, наверное, спрятал портфель отца», – заявил он и не хотел слушать никаких возражений. Все расспрашивал о той ночи, когда у хозяина случился удар… «Не может быть, – говорил он, – чтобы отец приехал сюда без портфеля. Ты сговорился с матерью и обделал это дельце».
О-Маки (изменившись в лице). Как это он пронюхал? А об акциях он тоже упоминал?
