Андрей Жиров - Путь в космос
Г о л о с к о н с т р у к т о р а. Режим номер три! Какое сегодня число?
Г о л о с Г о р е л о в а. Пятое июля. Космический холод. Температура минус двести пятьдесят градусов.
Красный свет в камере дрожит, колеблется и приобретает холодный зеленый оттенок, который становится все гуще и гуще.
Г о л о с к о н с т р у к т о р а. Попробуйте сделать несколько движений.
Горелов встает, медленно движется.
Самочувствие?
Г о л о с Г о р е л о в а. Жарко… Очень… Дыхание…
Г о л о с к о н с т р у к т о р а. Если чувствуете себя плохо, немедленно доложите! Нажмите красную кнопку!
Г о л о с Г о р е л о в а. Докладываю… Чувствую себя… хо… ро… (Падает.)
З а н а в е с
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Комната № 13. За столом Г о р е л о в, пишет.
Г о р е л о в (откладывает бумагу). Прав был Слава Рязанов. В квартире под номером тринадцать тебе ни маршальского жезла, ни пера жар-птицы не заготовлено. Вот и пришла трудная минута. А ты, как самонадеянный божок, утверждал, что никогда в твоей жизни она не наступит. Кому же это я говорил? Милой женщине из далекого Степновска… Интересно, что бы она сейчас сказала? А если ей позвонить? (Набирает номер по телефону.)
Высвечивается лицо А н н а С е р г е е в н ы.
Анна Сергеевна… Не ожидали?
А н н а С е р г е е в н а. Честно, не ожидала. Что это вдруг?.. Как живете, Алексей Павлович?
Г о р е л о в. Плохо, Анна Сергеевна. Я был последним трепачом, когда заявил вам, что в моей жизни никогда не наступит трудная минута. Она наступила, я должен круто все изменить, может, и с голубыми погонами расстаться. Вот какие дела…
А н н а С е р г е е в н а. А ваши слова: «Сильные люди подчиняют себе обстоятельства»?..
Г о р е л о в. Видимо, слова произносить легче, чем им следовать.
А н н а С е р г е е в н а. Я думала, вы мужественный человек… Неужели ошиблась? Зачем позвонили?
Г о р е л о в. Сам не знаю. Показалось, что вы поймете меня…
Входит М а р и н а.
Прежде чем принять решение, хотел услышать ваш голос, Анна Сергеевна.
А н н а С е р г е е в н а. Не спешите принимать решение, Алексей… Павлович. Семь раз, говорят, отмерь — один раз отрежь.
Изображение Анны Сергеевны гаснет. Входят Б ы с т р о в, С е в е р ц е в и Т а р а с е н к о.
Г о р е л о в. Алло, алло! (Бросает трубку.)
Т а р а с е н к о (подходит к столу, взглядывает на бумагу и раскрытую книгу). Привет!
Г о р е л о в. Будем прощаться?
С е в е р ц е в. Вроде того, Алеша.
М а р и н а. Знала я одного парня, он был утвержден для полета, но ему здорово не повезло. Как говорится, счастье было не на его стороне. Перед полетом проводились тренировки, прыгали с парашютом. Однажды его занесло в овраг. При посадке он сломал ногу и треснула ключица. Он прощался с космонавтикой! А мы его убедили: рано. Через полгода начал тренироваться. Вошел в строй.
Г о р е л о в. Везет же людям.
М а р и н а. Повезло? Это только начало… Вновь допустили его к тренировке. Полетели ночью. Штурман рассчитал точку приземления по прошлогодней карте, а за это время дровяной сарай на том месте построили. Прыгнули отлично, ветра не было, а на приземлении… страшное дело… точно на крышу угодил. Думали — всё! Теперь уж окончательно… Он собрался в комок, ударился… Погасил парашют, на землю постарался свалиться боком… Встал — думали, упадет. Пошел… Его на рентген — ни одной трещинки…
Б ы с т р о в. Марина, хватит! Андрей, расскажи, что случилось?
С е в е р ц е в. Я, пожалуй, схожу домой, ребята… Жена волнуется. А дела мои, кажется, неважнецкие. (Достает ленту осциллографа.) Вот взял на память. Смотрите, как линия жизни пляшет… Экстрасистола так называемая…
Г о р е л о в. Ничего не понимаю…
Т а р а с е н к о. Алексей, помолчи.
С е в е р ц е в. Нарушение ритма в работе сердца. Когда начнешь это понимать, будет поздно. Медчасть поставила вопрос об отчислении из основной группы отряда. Вот и все. Ребята, извините, но я пойду… (Уходит.)
М а р и н а. Миша, ты был там?
Т а р а с е н к о. Был. Андрей сел в кабину центрифуги сразу после меня… Закрутилась как бешеная… Ему дали двенадцатикратную. Я стоял у экрана и вдруг вижу — голова Андрея завалилась, глаза странные…
Б ы с т р о в. Ясно, обморок. И сразу же оргвыводы! Наверно, опираются на авторитет профессора Заботина?
М а р и н а. Не горячись, Володя. Заботин — ученый с мировым именем.
Б ы с т р о в. Марина, будь сначала космонавтом, а потом уж врачом.
М а р и н а (Тарасенко). Был в медчасти?
Т а р а с е н к о. Был. Вежливо попросили не вмешиваться…
Б ы с т р о в. А мы вмешаемся! Должны вмешаться! Нельзя же, в конце концов, чтобы одно неудачное испытание решало судьбу человека… Ведь он не первый раз тренировался… И опять эта проклятая центрифуга! Перестраховщики, вот что!
Т а р а с е н к о. Ты не прав, Володя. Медики заботятся лишь об одном — чтобы там с нами было все в порядке.
Г о р е л о в. Марина, о ком ты рассказывала? Прыгал с парашютом?
М а р и н а. Между прочим, о Володе Быстрове.
Б ы с т р о в. И совершенно напрасно. Я что… Я уже в Звездном городке деточек народил, стал космическим папашей, может, и до деда-космонавта дотяну. Прилечу на Марс и на манер Деда Мороза скажу марсианским ребятишкам: «Здравствуйте! Я вам Снегурочку привез!» (Берет за руку Марину.)
М а р и н а. А Снегурочке уже лет пятьдесят стукнет.
Т а р а с е н к о. Похохмили? Может, хватит?
Б ы с т р о в. Ты, как всегда, прав, Миша. Похохмили! Что будем делать?
Т а р а с е н к о. Я говорил с Ракитиным. Поеду к Заботину, буду добиваться, чтобы Андрея направили в клинику для самого тщательного обследования. А если потребуется, то… Ясно?
Б ы с т р о в. Вот теперь ясно.
М а р и н а. Я знакома с Заботиным. Еду с тобой.
Т а р а с е н к о. Хорошо. На этом и закончим.
Быстров и Марина уходят.
(Горелову.) Теперь ты что-нибудь понял?
Г о р е л о в. Понял. Плохо мне, да и Андрею не лучше.
Т а р а с е н к о. Ничего ты не понял. (Берет со стола рапорт.) Что это за литературное произведение? (Читает.) «Командиру отряда, генерал-лейтенанту авиации товарищу Ракитину С. С. Рапорт. Прошу отчислить из отряда летчиков-космонавтов и направить в прежнюю летную часть. Последнее испытание убедило меня в том, что для сложных полетов и работы в космосе, вне корабля, я непригоден…» Здорово написано, ничего не скажешь, а слог-то какой… ну просто «Песнь о Гайявате» в переводе Ивана Бунина.
Г о р е л о в. Заглядывать в чужие письма не следует! Что я решил, то написал. Это мое личное…
Т а р а с е н к о. Личное? Это всех нас касается, товарищ Горелов.
Г о р е л о в. Ты что, может, ко мне пришел партийное бюро проводить? Мероприятие по чуткости?
Т а р а с е н к о (жестко). Потребуется, и на партбюро пригласим. А пока я хочу с тобой по душам, как друг…
Г о р е л о в. Ах, по душам! Оказывается, заседания бюро не будет, а товарищ Тарасенко прибыл проводить индивидуальную беседу, наставлять на путь истинный заблудшую душу. Так, что ли?
Т а р а с е н к о. Перестань кривляться! «Я решил, я написал, я, я…» Выходит, если завтра со мной что случится, тебе и наплевать?!
Г о р е л о в. Не заговаривайся…
Т а р а с е н к о. Матери тоже написал?
Г о р е л о в. Еще не успел…
Т а р а с е н к о. Жаль. Ты мне говорил, что она женщина мудрая.
Г о р е л о в. И что?
Т а р а с е н к о. Знаешь, что бы она тебе ответила? (Шутливо дает подзатыльник.) «Дурачок ты, Алешечка, несмышленыш еще… Разве можно, Алешечка, сразу, с ходу, отчаянно такие серьезные вопросы решать! Сперва бы сходил к своим дружкам, послушал бы, посоветовался, а уж потом…»
Г о р е л о в. Чего же тут советоваться? Вопрос ясен, Михаил…
Т а р а с е н к о. Я пришел не уговаривать: ах, мол, бедненький, тебе плохо, держись, не уходи, миленький… Разберись! Не можешь? Помогу. Ты новичок в нашем отряде. Пока шло испытание, Ракитин места себе не находил. Закурил, а я его два года с сигаретой не видел. Знаешь ли ты, что, пока над тобой колдовали медики, мы трубили «большой сбор», волновались за тебя, переживали…
Г о р е л о в (удрученно). Я не знал. Но факт есть факт — от него не уйдешь! Не гожусь… Потерял сознание… А что будет в полете? Какой из меня, к черту, космонавт? Все равно спишут, как Славу Рязанова, — и точка! Вернусь обратно, буду испытывать самолеты. Конечно, горько все это… Но… я делал что мог…
